VIVOS VOCO: Ю.А. Тютюнова, "Русский футуризм и цензура"

РУССКИЙ ФУТУРИЗМ И ЦЕНЗУРА

Ю.А. Тютюнова

В период возникновения и формирования русского футуризма (первая половина 1910-х годов) царская цензура весьма пристально следила за сферой литературы и искусства. В ведении Главного управления по делам печати находились не только книгоиздание и периодическая печать, но и художественные выставки и театры. Появление нового течения в литературе, которое было отмечено изданием ряда сборников, книг и листовок, разумеется, не осталось незамеченным. Но особого внимания Главного управления по делам печати футуризм первоначально к себе не привлек. Первые печатные выступления футуристов были восприняты как проявления графоманства, в которых никакой серьезной общественной опасности цензура не усматривала.

После 17 октября 1905 г. именным высочайшим Указом Николая II "предварительная как общая, так и духовная цензура выходящих в империи неповременных, а также повременных изданий, равно как и выпускаемых отдельными листами эстампов, рисунков и проч." была отменена (ст. 2, прим. З) [1].

С этого момента вся ответственность за содержание публикуемых материалов ложилась на издателя. Типограф либо издатель был обязан вести специальную книгу, куда должна была заноситься всякая предназначенная к книгопечатанию работа, с объяснением, печатается ли она без предварительного предоставления в цензуру или с разрешения последней. В книгу записывали также число экземпляров и формат издания. После изготовления тиража книги типография должна была отсылать обязательный экземпляр в Комитет по делам печати, которых было четыре: санкт-петербургский, московский, тифлисский и варшавский. За выполнением этого требования следил также департамент полиции. Всякая книга, поступавшая в цензуру, заносилась в опись. Главным управлением по делам печати была дана специальная директива с целью упорядочить регистрацию книг.

В период с 1910 по 1914 г. футуристы ведут активную книгоиздательскую деятельность. Выходит целый ряд коллективных сборников, содержащих теоретические манифесты: "Садок судей" (вып. 1 и 2), "Пощечина общественному вкусу", "Требник троих", "Дохлая луна". Появляется немало авторских сборников. Алексей Крученых изобретает совершенно новый тип книги — литографированной — и приступает к ее массовому выпуску. Литографированная книга футуристов сильно отличалась от традиционной книжной продукции в силу своих специфических задач. Именно в ней были синтезированы многие важнейшие принципы эстетики русского футуризма.. Футуристические издания представляли собой целостные художественные организмы со своей поэтикой, философией и даже "мифологией". Они стали первыми образцами особого жанра экспериментального искусства — книг-объектов, рассчитанных не столько на чтение (независимо от наличия или отсутствия текста), сколько на зрительные впечатления, на восприятие их как особого художественного предмета *.

* Образчик этого жанра - хлебниковский "Изборник" - есть в нашем собрании - V.V.

Книги будетлян (термин Хлебникова, предложенный им взамен термина "футуризм") блестяще воплощали "чувство театральности" и отвечали тем характеристикам новой поэзии, которые отмечал В. Каменский: "Поэзия описательная (правда жизни) и поэзия символическая — быстро сменяются поэзией представления — где все форма, все поза, все маска, все игра" [2].

С самого момента своего появления футуризм претендовал не только на новации в сфере искусства, но и на создание новой концепции всей культуры, культуры наступательной, динамичной, агрессивной. Поэтому издания будетлян были ориентированы не только на эстетическую сферу. Их провокационность, внешний облик, демонстрирующий своего рода антипод книги и шире — книжности как таковой, нарочитая "кустарность", программно заявленная новая форма функционирования: "прочитав — разорви!" — все это апеллировало не столько к эстетическим категориям, сколько к непосредственным жизненным реакциям и ощущениям.

Демонстративный антиэстетизм будетлянских изданий подчеркивался, кроме того, и "низким" характером самого материала: нередко книги печатались на дешевой оберточной бумаге или на обратной стороне обоев ("Садок судей", "Танго с коровами"). Живая реакция даже негативного плана значила гораздо больше, чем соответствие догмам "хорошего вкуса". Будетлянские книги выпускались мизерными тиражами (меньше 500 экземпляров), печатались в маленьких частных типографиях, часто полулегально, без оформления заказа, по личной договоренности.

Согласно цензурным правилам (ст. 4, п. 2 "Именного высочайшего Указа" от 26 апреля 1906 г.), книги такого объема, не более пяти печатных листов,

"выпускались из типографии не ранее как по прошествии — для изданий не более одного листа — двух недель, а для изданий свыше одного, не менее пяти-семи дней со времени представления содержателем типографии или управляющим оною указанного числа экземпляров местному комитету или инспектору по делам печати".

Но правило это часто не соблюдалось. Вот что пишет в своих воспоминаниях один из изобретателей футуристической книги А. Крученых:

"Три рубля на задаток в типографии пришлось собирать по всей Москве... Но выкуп прошел не без трений. В конце концов, видя, что с меня взятки гладки, и напуганный моим отчаянным поведением, дикой внешностью и содержанием книжек, неосторожный хозяйчик объявил: — Дайте расписку, что претензий к нам не имеете. Заплатите еще три рубля, и скорее забирайте свои изделия!" [3].

Издания футуристов вписались в широкий поток массовой дешевой литературы, наводнившей Россию в начале XX в. Увеличение числа типографий, в том числе и частных, позволило в несколько раз увеличить объем книжной продукции. Столь бурному развитию книгоиздания во многом способствовала и лояльность цензурного устава. В этот период без проблем можно было издать практически любое сочинение, если оно не касалось политической и церковной сфер [4], а также сферы государственного устройства. Сборник собственных стихов мог выпустить любой житель России, заплатив издателю положенную сумму.

Поэтические эксперименты футуристов, несомненно, были малопонятны широкой публике и расценивались в большинстве случаев как "бред сумасшедшего". Как правило, цензурное ведомство предъявляло лишь отдельные замечания к произведениям футуристов. Например, часто приходилось менять названия стихотворений. Так, поэма Хлебникова "Революция", посвященная революции 1905 г., по цензурным условиям была напечатана в сборнике "Союз молодежи" (вып. 3, 1913 г.) под названием "Война — смерть" [5]. Сама же поэма в силу того, что ее текст сложно было воспринимать из-за обилия новых словообразований, цензурной правке не подверглась.

Также была переименована по указанию цензуры поэма Маяковского "Облако в штанах". Первоначальное ее название "Тринадцатый апостол". Трагедия В. Маяковского "Владимир Маяковский" получила свое название тоже благодаря цензуре. Любая пьеса перед постановкой должна была пройти через цензурный комитет и иметь визу цензора. Все содержатели театров через губернаторов получали специальные реестры из Главного управления печати с алфавитными списками пьес, дозволенных к исполнению без всяких изменений и пропусков. На основании этих же списков получали дозволение печатать афиши. Пьеса была написана за очень короткий срок, поскольку для ее постановки футуристам была обещана спонсорская поддержка общества художников "Союз молодежи". Поэтому Маяковский до того спешно писал текст, что в цензуру его рукопись пошла под заголовком "В. Маяковский. Трагедия". И как вспоминает А. Крученых, “когда выпускалась афиша, то полицмейстер никакого нового названия уже не разрешал, а Маяковский даже обрадовался: — Ну, пусть трагедия так и называется: «В. Маяковский»" [6].

Самое крупное столкновение футуристов с цензурным ведомством произошло из-за претензий со стороны последнего к иллюстративному оформлению сборника "Рыкающий Парнас" (Маяковский, Хлебников, Крученых, Давид и Николай Бурлюки, В. Каменский, Б. Ливщиц, И. Северянин; художники: Д. и В. Бурлюки, И. Пуни, О. Розанова, П. Филонов). Инициаторами сборника была юная пара — художник Иван Пуни и его жена художница Ксения Богуславская, а также М. Матюшин.

В феврале 1914 г. Матюшин был вызван в Окружной суд как ответчик за изданный им и Пуни сборник "Рыкающий Парнас", так как в помещенных в сборнике рисунках Филонова и Д. Бурлюка цензура усмотрела "нарушение благопристойности". Согласно выписке из журнала заседания Петербургского комитета по делам печати [7], цензура сочла предосудительными с точки зрения Уголовного кодекса три рисунка "как изображающие неприлично оголенные мужские и женские тела", за что их авторы (Д. Бурлюк и П. Филонов) были признаны виновными по ст. 10001 (штраф до 500 руб. либо арест до трех месяцев). Более серьезное обвинение получил Владимир Бурлюк, чей рисунок был назван "пародией на священное изображение святого Георгия Победоносца" и рассматривался поэтому как "содержащий в себе непристойную насмешку над священным предметом". Владимир Бурлюк был объявлен виновным по ст. 74 (арест до шести месяцев).

Михаил Васильевич Матюшин попытался спасти тираж книги, подав жалобу в Санкт-Петербургскую судебную палату. Дело в том, что книгу не выпускали из-под ареста даже после изъятия из нее предосудительных рисунков [8]. В качестве причины окружной суд ссылался на встречающиеся в упомянутой книге "явно неблагопристойные выражения" [9], но какие именно, не уточнялось. Сборник действительно содержал довольно резкий манифест под названием "Идите к черту!", где "старички русской поэзии", а именно "беломраморный Пушкин, танцующий танго", "Сологуб, схвативший шапку Северянина, чтобы прикрыть свой облысевший талантик", и Брюсов, вероятно для большего уничижения названный "Василием" [10], обвинялись в том, что "посмотрели карманом" на футуристов, пристроились к их славе.

Судебная палата отказалась рассмотреть жалобу Матюшина: определения окружных судов о наложении ареста на произведения печати обжалованию не подлежали. Тем не менее суд не состоялся. По какой-то формальной причине он был отложен, а затем и вовсе прекращен ввиду того, что сборник успели конфисковать еще до выхода в свет. Матюшин же в своих воспоминаниях пишет, что ему все-таки удалось сотни две сборника распространить сразу по получении экземпляров из типографии [11]. К счастью, полицейский надзор об этом не узнал.

Футуризм практически сразу вышел за рамки литературного течения. Общество восприняло его как новое явление в жизни, новое общественное движение. Этому во многом способствовал способ презентации нового искусства: публичные выступления, поэзо-концерты, диспуты, манифестации, эпатажные прогулки футуристов с раскрашенными лицами по улицам. Постепенно и контроль государства за деятельностью футуристов вышел за рамки цензуры печати.

Повышенное внимание властей к футуризму определила общественная реакция на это явление. Долгое время футуризм привлекал обывателей исключительно своей эпатажностью. На выступлениях футуристов публика искала скандала. В обществе постепенно фор мировался образ футуризма как явления крайне негативного. Не последнюю роль здесь сыграла пресса. Многочисленные рецензии, публиковавшиеся во всех центральных, а иногда даже и в периферийных газетах (под рубриками"Вести из Москвы", "Вести из Петербурга"), формировали представление о футуризме как о явлении антиобщественном. Как правило, репортажи о выступлениях футуристов были тенденциозными, некоторые из них были написаны явно в жанре полицейского доноса. Газеты практически ничего не сообщали о содержании выступлений футуристов, зато не упускали случая сообщить о том, что какой-то хулиган назвался "футуристом", о сумасшествии Пяста, самоубийстве Игнатьева или судебных разбирательствах над футуристами. Столь тенденциозный подбор фактов, помещавшихся в рубриках "Хроника" и "Происшествия" (а отнюдь не "Художественная жизнь"), способствовал утверждению представления о футуризме как явлении чисто антиобщественном, лежащем вне искусства.

Так, газета "Колокол", имевшая церковный уклон, опубликовала возмущенное письмо матери-христианки, которая, заботясь о своих детях, писала следующее:

“Как-то на днях, зайдя в комнату к моему сыну — реалисту последнего класса, я увидела на столе небольшой желтый журнал "Оранжевая урна", наполненный дикими статьями... Между бессмысленным, сумасшедшим стихотворным бредом неких Брюсова, Игоря Северянина, И.В. Игнатьева, К. Олимпова мое внимание остановилось на следующих строках "Миниатюры": "Для чего жить?", в которой автор призывает открыто и беззастенчиво к самоубийству. Удивительно, как пропускает цензура этот "вестник" дегенератов, возводящих в культ "вассала жизни — смерть" и какую-то бессмыслицу — футуризм” [12].

Опасалась вредного влияния футуризма на молодежь и газета "День" [13]. В 1913 г. на ее страницах велась полемика на тему, уместны ли выступления футуристов на студенческих вечерах. К этому моменту популярность футуристов возросла настолько, что их лекции стали приносить очень хорошие сборы (о чем также постоянно писали в прессе), все доходы от выступлений на студенческих вечерах шли на благотворительные нужды. Под рубрикой "Студенчество и футуризм" газета публиковала как письма в защиту таких вечеров, так и требования категорически запретить подобные акции.

Сторонники считали, что футуризм — "социальное явление, на которое всякий, сознательно относящийся к жизни человек должен реагировать".

Противники утверждали: "Эксплуатация любопытства толпы к скандалу и глумлению не достойна студенчества".

Мнение редакции сводилось к тому, что подобные выступления — "это не разумное, приличное развлечение, а трюк, недостойный аттракцион, к которому студенчество не должно прибегать, если даже общество допустит его умирать с голоду".

После этих публикаций ряд учебных заведений отказался от услуг футуристов.

Получила отклик в прессе и издательская деятельность футуристов. Газеты не пропускали практически ни одного нового сборника будетлян. Каждая новая книжка встречалась, как правило, разгромной рецензией [14]. А газета "Русские ведомости" попробовала рассмотреть "поэзию будущего" применительно к цензуре:

“Вот, например, сборник "Смерть искусству". В нем поэма 11-я носит название "Поюй" и читается "у-"... Поэма № 14 не имеет отдельного названия, она просто именуется поэмой; ее содержание, по-видимому, близко к поэме 11-й, оно читается "ю". Попробуйте применить к этим поэмам знаменитую 129-ю или какую угодно карательную статью Уложения, удастся ли вам найти в лаконических поэмах какое-нибудь возбуждение к неповиновению или противодействию законным властям? Очевидно, такие поэмы могут быть отправлены в цензуру не за три часа до выпуска, а за месяц, за год, и самому проницательному оку не удастся открыть преступного намерения, которое тем не менее может в них заключаться. Это действительно цензурная "смерть искусству"" [15].

Своеобразно отреагировала на получение будетлянской листовки "Пощечина общественному вкусу" массовая бульварная газета "Московский листок" Пастухова:

"Всему русскому обществу грозит серьезная опасность со стороны шайки буйных помешанных... дальнейшее пребывание на свободе гг. Бурдюков, Хлебникова, Крученых грозит серьезной угрозой общественной безопасности... Раз родственники этих несчастных безмолвствуют, должны принять участие власти, стоящие на страже общественной безопасности" [16].

Пострадала от господ газетных критиков и Наталья Гончарова. Так, в газете "Голос Москвы" (1910. 25 марта) была помещена заметка "Братцы-эстеты" по поводу выставки картин Н.С. Гончаровой, устроенной в Обществе Свободной эстетики.

“Вчера после собрания вошедшие могли любоваться выставкой, устроенной у эстетов. Выставлено более 20 картин какой-то эстетички Гончаровой. И в заседании, говорят, было объяснение этих картин. Сплошного декадентского пошиба и настолько неприличных, что секретные анатомические отделения Гаснера пасуют перед этим возмутительным развратом. Между мерзостью "картин выставки 24 марта" картины № 6 — "Бог" и № 13 — "Тоже" превосходят всякую порнографию секретных карточек. И главный ужас еще в том, что в числе публики были очень юные...”

Автором заметки был Гиляровский, который, переодевшись лакеем, тайно проник на собрание. Но сведения, приведенные им в публикации, были не совсем верны. Гиляровский, погнавшись за сенсацией, сильно преувеличил некоторые факты, за что и был осужден коллегами-журналистами. Вот отрывок из публикации "Газетные критики в роли полиции нравов", помещенной в "Литературном отделе" журнала "Золотое Руно" (1909. № 11—12):

"Никакого объяснения картин не было, в повестке Общества стояло, что г. Эллис прочтет доклад об А. Белом, что и было в действительности; никто из посторонней публики не входил в зал заседания, так как оно было закрытым. Что же касается обвинения в порнографии, усмотренной в писанных с натуры моделях, в изображении языческого Бога, то оно лишь доказывает, что и в области художественной, как и в области моральной, автор обладает лакейскими взглядами. Все-таки заметка достигла своей цели: на картины Н.С. Гончаровой был наложен арест, и три из них конфискованы. Дело передано мировому судье".

Негативная общественная реакция усилила контроль государства за футуризмом, что является, пожалуй, уникальным случаем. Как правило, цензура контролирует доступ общества к той или иной информации. В случае с футуризмом все происходило наоборот: общество призывало цензуру "оградить" его от футуристического искусства, считая последнее вредным антиобщественным проявлением. Пристальное внимание на выступления футуристов начинают обращать органы охраны общественной безопасности и порядка.

Многочисленные выступления футуристов в Политехническом музее, Обществе Свободной эстетики, кабаре "Бродячая собака" и "Розовый фонарь" проходят под надзором полиции [17]. Жандармы составляют подробные отчеты о происходившем на выступлениях. Лекции футуристов записываются практически со стенографической точностью. Со временем текст публичных выступлений начинают подвергать предварительной цензуре. Так, в Петербурге полиция перед вечером в Тенишевском училище, где планировалось выступление футуристов на лекции Чуковского, изучала "Бобэоби" Хлебникова, заподозрив в нем анаграмму Бейлиса, и в конце концов, совсем запретила выступление [18], опасаясь, что футуристы хотят устроить юдофильскую демонстрацию. Не обходилось и без курьезных случаев. В Харькове полицейский, ознакомившись с предполагаемой программой выступления футуристов, заявил: "Не позволю оскорблять Пушкина и прочее начальство!"

Несмотря на лояльность цензурного устава, которая позволила футуристам наладить массовое производство книг и сборников и даже выпустить один номер собственного журнала ("Первый журнал русских футуристов"), футуристам все же пришлось столкнуться с рядом ограничений со стороны государства. Эти ограничения касались в основном публичных выступлений-диспутов, поэзо-концертов, лекций и были вызваны негативной общественной реакцией. Общество восприняло футуризм как явление, лежащее вне искусства, и увидело в нем серьезную социальную опасность. Поскольку футуризм носил характер не только широкого литературно-художественного, но и общественного движения, государственный контроль над футуризмом выходил за рамки цензуры печати. Творчество футуристов подвергалось наблюдению не как контроль над печатными изданиями, а как контроль за движением.

Литература

1. Устав о цензуре и печати цит. по: Вальденберг Д.В. Справочная книга о печати всей России. Ч. 1. СПб., 1911.

2. Каменский В. Книга о Евреинове // РГАЛИ. Ф. 1497. On. 1. Ед. хр. 143.

3. Крученых А. Наш выход // К истории русского футуризма. Воспоминания. М., 1997. С. 50.

4. В ст. "Устава" были отдельно указаны ограничения:

1) Не содержать факты, "клонящиеся к поколебанию учения православной церкви, ее преданий и образов".
2) Не нарушать "неприкосновенность Верховной Самодержавной Власти, или уважение к Императорскому дому".
3) Не оскорблять добрых нравов и благопристойности.
4) Не оскорблять чести какого-либо лица непристойными выражениями.

5. В сборнике "Дохлая луна" это же произведение было опубликовано под названием "Немотичей и немичей".

6. Крученых А. Укз. соч. С. 63.

7. РГАЛИ. Ф. 336. Oп. 5. Ед. хр. 8.

8. В записях "об аресте неповременных изданий" старшего инспектора книгопечатания и книжной торговли г. Москвы книги, содержащие неблагопристойные иллюстрации, встречаются довольно часто. Как правило, после изъятия этих иллюстраций из текста тираж книги освобождался (см., например: Дело о книге Э. Фукса "Иллюстрированная история эротического искусства" // МИА. Ф. 212. On. 2. Ед. хр. 282) .

9. Жалоба Матюшина в Петербургскую судебную палату, а также дело о ее рассмотрении в судебной палате найдены в РГАЛИ. Ф. 336. On. 5. Ед. хр. 8.

10. Б. Лившиц в своих воспоминаниях пишет: "Василий — не опечатка, а озорство: поэт любил свое имя, часто вводил его в стихи, злоупотреблял его благозвучием" // Полутораглазый стрелец. М., С. 154.

11. Матюшин М. Русские кубофутуристы // Харджиев Н.И. Статьи об авангарде. М., 1997. T.I. С. 167—168.

12. Колокол. 1912. 1 июня. С. 4.

13. Студенческая вечеринка с футуристами // День. 1913. 4 нояб. С. 3; Студенчество и футуризм // Там же. 20 нояб. С. 4; Адамов Е. "Просвещение" или "аттракцион" // Там же. 22 нояб. С. 3; Суходольский Вл. Похмелье футуризма // Там же. 23 нояб.; Исповедь актера-футуриста // Там же. 30 нояб.

14. Как правило, это были небольшие рецензии, публиковавшиеся под рубриками "Новые книги", "Поступили в редакцию" и т.п. Но были и целые статьи: "Усмейные смехачи, или Курам насмех"// Биржевые ведомости. 1910. 7 мая; "Не нужен ли психиатр?"// Раннее утро. 1912. 8 дек.; Н.С. Клоуны в литературе // Столичная молва. 1913. 7 янв.; П.А. Новый язык // Русская молва. 1913. 5 февр.; Не надо здравого смысла // Петербургская газета. 1913. 8 апр.

15. Русские ведомости. 1913. 10 апр. С. 3.

16. Эръ. О том, о сем // Московский листок. 1913. 24 февр. С. 4.

17. Грандиозный скандал футуристов // Раннее утро. 1914. 14 февр. С. 6; Довле. Шабаш футуристов. Скандал в кабаре "Розовый фонарь" // Там же. 1913. 3 окт.; Антэй. Отголоски // Голос Москвы. 1914. 14 февр.; Грандиозная драка футуристов // Московский листок. 1913. 24 марта. С. 2.

18. Футуристы под запретом // День. 1913. 15 окт. С. 2. См. также пародию Маяковского на К.И. Чуковского в газете "День" // 1913. 8 нояб. С. 5.