21 сентября 1860 года. Среда.

"Долго я не писал в этой тетради. Наконец и соскучился. Отчего же и не написать чего-нибудь! Сегодня у меня был самый несчастный день. Пришел только в гимназию, сейчас же вызвал Стоюнин, нo я ему такой благовидный предлог представил, что он ничего не ответил. Потом Буш, тут уж не посчастливилось. "Вы, Чемезов, сегодня не приготовили", - сказал. Ну, я и сел. Все-таки, думаю, единицы не поставит. А потом узнаю, что получил 1,5, не много же больше единицы! Лишь бы не отметил в билет (школьный дневник.- Н.Э.), а то начнутся расспросы, так они для меня хуже всего. Завтра хочу просить у Стоюнина позволения книги брать из казенной библиотеки. Да даст ли еще! Скажет, чтобы кто-нибудь поручился, а кто из наших поручится! Никто. Тогда я останусь с носом. А хорошо бы было, если бы достал книгу, а то выучишь уроки и не знаешь, что делать - так только валандаешься. Да и притом я многих сочинителей и не читал. Недавно мне случилось прочесть "06ломова" сочинение Гончарова. Отлично написано. Всего лучше сон Обломова. Читаешь и сам переносишься в те места. Чудно было тогда, не то что теперь. Что такое теперь! Отовсюду гонят. Бедных унижают, а все под предлогом улучшений разных глупых. Досадно слушать. Прежде умей только писать, так тысячи наживешь, а теперь и рубля-то никак не добудешь. А все отчего! От того, что царской-то фамилии все прибавляется, а что нам в ней толку! Каждому на содержание нужно ежегодно чо 100000, да при самом рождении кладется 500000. А чиновников бедных... Тошно становится, когда вспомнишь об этом. Какой источник найдешь себе для пропитания! Никакого, решительно никакого. Сунься теперь с просьбой куда-нибудь, так тебя так турнут, что рад будешь убраться по добру да по здорову. Скучно бывает иногда, так скучно, что не знаешь, куда деться, за что приняться. Хоть бы найти учеников, да нажить деньги собственным своим трудом. Да где же теперь найти! Нигде не найдешь..."

Вот первая запись, с которой начиналась очень старая тетрадь в темно-зеленом переплете. Прочел же я эти строки во-вторых: сначала произошла история, немало рассмешившая моих приятелей.

Командировка в новосибирский Академгородок. Коллеги - историки и филологи показали все, что смогли: Обское море, новонайденные 500-летние рукописи, лаборатории "по последнему слову...", восточное гостеприимство, записи старинных тувинских и горноалтайских мелодий, снова восточное гостеприимство... затем везут приезжего в Новосибирск, в ГПНТБ.

Государственная публичная научно-техническая библиотека-миллионы томов; любой выдают (или по крайней мере обязаны выдать) через 20 минут после заказа ("не то, что у вас, в столицах"); лифт - вверх, под крыши, и вниз - под землю. Хранилище "на дне"; будет тесно, прокопают дальше, как метро, так что возможности расширения библиотеки бесконечны!

В одном из подземелий - рукописи, собранные Михаилом Николаевичем Тихомировым...

Покойный академик был выдающимся специалистом по древней Руси: сотни работ, несколько поколений учеников, у которых теперь уже свои наследники, "тихомировские внуки".

Первую лекцию первого нашего студенческого дня на историческом факультете МГУ когда-то прочитал именно Тихомиров... Теперь же тихомировцы показывают мне сотни рукописных и старопечатных томов, столбцов, листков, многие из которых появились на свет задолго до того, как Ермак вступил в сибирские пределы.

Академик, умерший в 1965 году, завещал свою коллекцию только что провозглашенной столице сибирской науки; ученики не только доставили и сохранили тот дар, но и разобрали, описали: древнерусская скоропись, духовные и светские сюжеты XV, XVI, XVII столетий - для них дом родной, привычное дело! Однако среди множества допетровских текстов попадаются и более поздние, 100-150-летние. Тихомиров коллекционировал, конечно, "свои века", но, приобретая целые собрания книг, тетрадей, разумеется, не отвергал и позднейшие примеси.

Мои друзья знают, что я занимаюсь XIX столетием, временем Пушкина, декабристов, Герцена.

- Взгляни, пожалуйста, вот на эту рукопись, а то нам из средних веков все недосуг выбраться в ваши новые времена.

Осторожно принимаю зеленоватую тетрадь, значащуюся под длинным, но вполне понятным шифром "ГПНТБ Сиб. отделение АН СССР, собр. М. Н. Тихомирова, № 53". Наудачу открываю:

"Сколько я могу судить по отзывам некоторых писателей, как, например, Искандера..."

Тут-то время пришло удивляться и моим друзьям! Ни в их, ни в моей биографии не бывало такого: посреди огромного молодого (еще нет и ста лет) сибирского города, в последней трети XX века раскрыть первую попавшуюся тетрадь - и сразу "Искандер", то есть Герцен, один из самых главных и страшных противников для тех, кто жил в Зимнем дворце; имя, для прошлого века наизапретнейшее, и каждое упоминание его в рукописях тех времен наукой ценится, может дать ключ, нить к неизвестным, зашифрованным, неразгаданным главам российской истории..,

В общем, из той темной зеленой тетради, во-первых, вышел Искандер, во-вторых, "гимназия, несчастный день", полтора балла, сотни тысяч рублей для царской фамилии - "а чиновников бедных..," и "хоть бы найти учеников". Автор из среды разночинцев - небогатых, но все же способных платить за обучение детей в гимназии, Осталось только понять, кто писал! Нетрудно, хозяин дневника уже назвался в первых строках, и к тому же написал, или вернее начертал свое имя на корешке: Владимир Николаевич Чемезов. Ну, конечно, легкое разочарование. Если б какая-нибудь знаменитость: революционер, ученый, дипломат! Очень любим мы знаменитых людей, невзирая та герценовское предостережение - "гений-это роскошь истории"!

В энциклопедиях, главных биографических словарях нет Чемезова; однако существуют словари разных профессий - "списки губернаторов", "словарь актеров", "русские литераторы", "университетские профессора", "Памятка для бывших учеников гимназии", "врачи-писатели"...

Последняя из названных книг нам благоприятствует, и Володя Чемезов как бы возникает из небытия.

Старинный справочник: Змеев Л. Ф. Русские врачи-писатели с 1863 г. Тетрадь 5. Вышло в Санкт-Петербурге в 1889 г.

Молодец г-н Змеев, молодцы российские врачи: еще в те времена, когда только начинал практиковать врач-писатель Антон Чехов, они следили за успехами своих коллег; и если какой-нибудь скромный доктор - в земской глуши или столичной сутолоке - выступал хоть с одной статейкой, его имя попадало в словарь - коллегам на память, в поучение и в поощрение...

"Чемезов Владимир Николаевич - автор научного труда "О действии озона на животных", родился в 1845 году; третья петербургская гимназия, затем Санкт-Петербургская медико-хирургическая академия".

Чемезов - один из учтенных Л, Ф. Змеевым врачей-писателей. В общем, хотя врачей-писателей было, конечно, поменьше, чем "просто врачей",- можем определить нашего героя как обыкновенного российского интеллигента, вероятно, похожего на многих знакомых нам докторов из чеховских рассказов, повестей и пьес.

Обыкновенный - да время-то в гимназическом дневнике необыкновенное! Осень 1860-го - крепостному праву отведено еще пять месяцев истории; литературная новинка-"Обломов", Льву Толстому и Чернышевскому - 32 года, Тургеневу - 42, Герцену - 40 лет, Чехову - 8 месяцев.

Обыкновенный пятнадцатилетний мальчишка, но живет в Петербурге - столице "всего на свете": и царской, и революционной, и литературной.

Третья гимназия

"Внешние результаты моего пребывания в гимназии оказываются блистательными: внутренние результаты поражают неприготовленного наблюдателя обилием и разнообразием собранных сведений: логарифмы и конусы, усеченные пирамиды и неусеченные параллелепипеды перекрещиваются с гекзаметрами "Одиссеи" и асклепиадовскими размерами Горация; рычаги всех трех родов, ариометры, динамометры, гальванические батареи приходят в столкновение с Навуходоносором, Митридатом, Готфридом Бульонским... А города, а реки, а горные вершины, а германский союз, а неправильные греческие глаголы, и удельная система и генеалогия Ивана Калиты! И при всем том мне только шестнадцать лет, и я все это превозмог, и превозмог единственно только по милости той драгоценной способности, которой обильно одарены гимназисты. Той же способностью одарены, вероятно, в той же степени кадеты и семинаристы, лицеисты и правоведы, да и вообще все обучающееся юношество нашего отечества. Эта благодатная способность не что иное, как колоссальная сила забвения...

Сдавши, например, выпускной экзамен из истории и приступая к занятию математикой, юноша разом вытряхает из головы имена, годы и события, которые он еще накануне лелеял с таким увлечением; приходится забыть не какой-нибудь уголок истории, а как есть все, начиная от китайцев и ассириян и кончая войной американских колонки с Англией *. Как совершается это удивительное физиологическое отправление - не знаю, но оно действительно совершается,- это я знаю по своему личному опыту; этого не станет отвергать никто из читателей, если только он захочет заглянуть в свои собственные школьные воспоминания...

* Дальше этого пункта не простирались наши исторические познания. Снисходя к нашей отроческой невинности, педагоги набрасывали завесу на последние события XVIII столетия.

Положим, что сегодня, 21 мая, экзамен из географии происходит блистательно. Проходит два дня, 24-го числа те же воcпитанники приходят экзаменоваться из латинского языка. Пусть тогда педагог, считающий меня фантазером, объявит юношам, что экзамена из латинского языка не будет, а повторится уже выдержанный экзамен из географии. Вы посмотрите, что это будет. По рядам распространится панический страх; будущие друзья науки увидят ясно, что они попали в засаду; начнется такое избиение младенцев, какого не было со времен нечестивого царя Ирода; кто 21 мая получил пять баллов, помирится на трех, а кто довольствовался тремя, тот не скажет ни одного путного слова.

Если моя статья попадется в руки обучающемуся юноше, то этот юноша будет считать меня за самого низкого человека, за перебежчикаг передающего в неприятельский лагерь тайны бывших своих союзников. Рассуждая таким образом, юноша обнаружит трогательное незнание жизни; он подумает, что педагоги когда-нибудь действительно воспользуются моим коварным советом. Но этого никогда не будет и быть не может. Воспользоваться моим советом - значит нанести смертельный удар существующей системе преподавания и, следовательно, обречь себя на изобретение новой системы. Конечно, наши педагоги никогда не доведут себя до такой печальной для них катастрофы".

Просим извинить: эти строки не из Чемезова, из другой тетради другого мученика 3-й петербургской гимназии;

"Писарев Дмитрий, окончил в 1855-м с серебряной медалью", на пять лет раньше; семиклассник, верно, при случае угощал добротным щелчком первоклассника Чемезова и его коллег...

Но у нас дневник гимназиста-шестиклассника-Петербург, 1860 год.

Разве не встречались мы десятки раз со смешными и печальными воспоминаниями о гимназических годах, о любимых и нелюбимых наставниках, надзирателях, притеснениях и бедах. Знакомый сюжет: Короленко "История моего современника", "Гимназисты" Гарина-Михайловского, "Гимназия" Чуковского, "Кондуит" Кассиля и еще и еще...

Однако, во-первых, те воспоминания записаны уже взрослыми много лет спустя, а у нас в руках дневник, отпечаток только что случившегося, сделанный мальчиком, гимназистом.

Во-вторых, нам обычно встречаются гимназисты 1880, 1890, 1900 годов, а тут дневник очень давний, еще при крепостном праве! Мы почти не знаем столь старых школьных дневников (не ученика, посещаемого учителем на дому, не лицеиста, на несколько лет покинувшего родной дом, а именно школьника!).

Пойдем же в гости к юному прапрадеду - посидим за его партой, прислушаемся к его вздохам, заглянем в книжки-тетрадки, иногда не удержимся от комментария (да простится наше любопытство: житейски неудобное, но исторически простительное!).

23 сентября 1860 года. Пятница.

"Сегодня мы пошли к обедне и позавтракав отправились в Академию. Сегодня, вообще в воскресенья, вторники и пятницы, пускают бесплатно, а в прочие дни по гривеннику за вход. Не велика плата, но для нашего брата и это что-нибудь да значит. В Академии много прекрасных картин. Как только войдешь в первую залу, сейчас бросается в глаза огромная картина во всю противоположную стену. Это картина Брюллова. Она представляет осаду Пскова и рисована по программе Николая I в 1826 году.

В целом мне кажется, она прекрасна, правда, но не представляет ничего особенного, а если разглядывать каждую группу в отдельности, так превосходно исполнена. Тут изображено множество разных лиц и групп, но лучше других мне показались только немногие: 1) налево в нижнем углу картины изображен крестьянин, умирающий, вероятно, от раны. Весь бледный, он все еще мутными глазами смотрит на сражающихся. Его голову поддерживает девица - дочь, бледная, как и ее умирающий отец. Это хорошо глядеть. Потом 2) в том же краю, но только впереди умирающего божится крестьянский мальчик лет 15 с копьем в руке. Все лицо его дышит отвагой. Глаза кажется хотят пронзить осаждающих. За ним спешит его старуха-мать и, устремив глаза к небу, призывая Христа-спасителя ему в помощники, благословляет его желтою высохшею рукой. Это показалось много лучше всего. У старухи может единственный сын, но она и того не пожалела и тем жертвует для того только, чтобы усилить псковитян, уж ослабевших от натиска неприятеля. Далее 3) старец священник, сопровождаемый всем клиросом с иконами, крестами и хоругвями, идет на подкрепление верующих. В руках его находится меч, который он поднял вверх. Вот что мне в особенности понравилось в этой картине. Жаль, что она не окончена и не покрыта лаком, который бы придал более свежести колерам красок...

Еще хороша картина Перова: сын дьячка, произведенный в коллежские регистраторы, примеряет вицмундир. Нынешний год этот живописец получил вторую золотую медаль. Однако всех картин не пересчитаешь. Мало ли было хороших! Довольно и этих. Мне кажется, что нынешний год выставка была лучше прошлогодней.

7 ноября. Понедельник.

У нас умерла императрица старая Александра Федоровна - вдова Николая I. Другие жалеют, даже плачут, а я ничего. Нечего жалеть, нечего и бранить, как делают некоторые. Правда, дураки только поступают таким образом. Говорят, что она миллионы истратила. Ну да не наши деньги, так нечего и толковать. Уж это бог рассудит. По случаю ее смерти у нас были три праздника. Это хорошо. Однако народ не совсем-то ее любил. Сочинили даже стихи следующие:

Умерла императрица, Что ж такое из сего? Об ней плачет только Ницца, А Россия ничего.

В этих-то стихах видна вся привязанность народа к ней. Не за что ее было и любить-то.

12 ноября. Суббота.

Господи, господи! Подкрепи меня. Дай мне силы преодолеть леность. О, если бы это сделалось. Как бы я рад был. Господи! Ты наказуешь меня. Прости, прости! Не буду больше делать этого.

Сегодня, идя из гимназии, я заметил собачонку. Маленькая она, черная шерсть вся стоит взъерошившись, левая передняя нога испорчена, ребра высунувшись, сама голодная. Сердце мое сжалось при виде этой несчастной собачонки. Бежит бедная, дрожит от холоду и беспрестанно оглядывается, думая, что ее ударят. Слезы были готовы брызнуть у меня из глаз, так я был тронут. Злые, злые люди! Бедное животное до последней возможности служит им, а они что! Возьмут от кого-нибудь щенка. Кормят, кормят его, а когда он вырастет да захворает, так они и гонят. Не надо, дескать. Отчего право не устроят заведения, где бы принимали собак всяких и других животных. Если бы я ворочал миллионами, непременно б сделал это. А то право жаль смотреть на бедных животных. И именно животные, самые преданные человеку, терпят это. Люди со всеми так делают. Пока животные молоды да могут пользу приносить им, они держат их. А как состарятся, так в благодарность его в три шеи со двора. А для того ли дан человеку разум, чтобы он вредил другому!"

Страхи, единицы, четверки, сочинения, скука, проблемы - куда поступать; огорчение, что между "папашенькой" и "мамашенькой" разлад, и добрый шестиклассник не знает, как помочь, и даже согласен помолиться за матушку, хотя вообще к этому занятию не очень-то склонен; и как хочется сказать этому мальчику, столь худо о себе думающему: "Ты, конечно, изрядная зануда, но добр, наблюдателен, хорошо описываешь краски петербургского неба, улиц - жаль, что будущее твое для нас уже не таинственно, свершилось, и наши похвалы и суждения даже непочтительны к человеку, старшему на целое столетие".

Но пойдем дальше, заметив, между прочим, что нашему герою надоело регулярно открывать зеленую тетрадь: все больше интервалы между очередными записями.

На отдельном листке дневника старательно выписано 1861.

Мы знаем сейчас, что год этот очень знаменитый. Поэт скажет -

Блажен, кто мир сей посетил в его минуты роковые...

Но мир так устроен, что в годы и месяцы, которые потом попадают в учебники истории, - "июль 1789", "декабрь 1905" - в те "минуты роковые" миллионы людей продолжают жить своей давно сложившейся жизнью - иначе и быть не может, - а в дневниках, исторических документах возникает тогда особенный сплав будничного и неслыханного, обеда и баррикад, единицы по физике и государственные тайны...

Средний балл ученика Чемезова в начале 1861 года не выходит за три с небольшим - a во дворце подписывают манифест об освобождении крепостных, и царь Александр II вот-вот напишет "быть по сему", выставит дату "19 февраля" и прикажет еще несколько недель держать все это в строжайшей тайне; а войскам, жандармам, полиции быть в боевой готовности: кто знает, что произойдет в народе, если преждевременно узнают о свободе, да не такой, как желалось? И когда с крыши Зимнего дворца с шумом падает снег, император и сановники (оставшиеся там на всякий случай ночевать) бледнеют, хватаются за оружие: "началось!".

Император в те дн.и нам ясен и известен. А гимназист Чемезов?

4 февраля 1861.

"Теперь все поговаривают о крестьянском деле. Говорят, что к 19 феврали будет объявлено. Послужит ли это к пользе! Не знаю. Теперь и знать-то нельзя, а то сейчас в крепость. Однако пора заняться и делом, а не болтать пустяки.

18 февраля. Суббота.

Все что-то поговаривают о воле. Разнесся слух, будто бы объявят волю 19-го, в воскресенье. Но генерал-губернатор не замедлил публиковать, что все это пустяки. Однако, несмотря на то, что все это пустяки, идут видимые и немаловажные приготовления. Так, например, что в крепость перевезены все годные оружия из арсенала, который находится на Литейной, что там заряжена целая батарея, что туда переведут Преображенский полк. Но всего не перескажешь, что говорят, В Полицейских ведомостях опубликовали, будто бы в Варшаве был бунт. Дело вот в чем: 13-го прошедшего февраля поляки захотели править тризну по убитым в сражении при Грохове *. Вскоре составилась процессия. Сошлось много народу. Но войска, как скоро увидели это, тотчас разогнали всю торжественную процессию. Дело этим не кончилось.

* Битва 1831 года между поляками и армией Николая I.

На другой день 5 тысяч народу собралось на главной площади. Войска тоже явились туда. Но их не пускали, начали бросать каменьями, бить, толкать. Отдан был приказ роте дать один залп из ружей по толпе, почему и были убиты 6 человек да 6 ранены. Но ведь в газетах написано, а почему знать - может быть, в Варшаве 20 человек убиты, да столько же ранено. Потом сегодня утром, часу в 3-м, один пьяный мужик закричал на улице: "Воля, ребята, воля!" Его тотчас схватили. Созвали всех дворников. Влепили мужику 900 розог, а дворникам объявили, чтоб они при первом удобном случае доносили полиции, а в противном случае будет с ними поступлено, как с виновными. Говорят, что дворяне весьма недовольны императором и в прошедшем заседании его встретили молча, так что почти он один все решил. Отдан приказ, чтоб помещикам давать помощь по первому их требованию".

Как говорила французская писательница де Сталь, что в России все тайна и ничего не секрет. Самые строгие меры предосторожности приняты против преждевременных слухов о воле - ее объявят только в марте, но даже гимназист VI класса Чемезов знает секретнейшую дату - 19 февраля...

И о польских событиях, в общем, верно. И с пьяным мужиком, дворниками - точно знаем - было. Впрочем многого гимназист, конечно, не знает, да у него и свои заботы.

На два с половиной месяца Володя вообще забывает о дневнике, видно, подтягивая средний балл,

Летом - беззаботные каникулы в бывшем аракчеевском имении Грузине, где еще немало стариков помнили, "как крутенек был батюшка Алексей Андреевич". Затем - последний, 7 класс, и учиться надо, но в столице - волнения студентов, и Володе Чемезову так интересно, что он почти забрасывает уроки и превращается в "летописца", а потом вдруг - экзамены, и внезапно, прозаически уходят в прошлое школьные годы.

Лето 1862-го... Окончивший 3-ю петербургскую гимназию поднимает голову от тетрадей, книг, денежных расчетов.

21 июня. Четверг.

"Сегодня я читал в "Сыне отечества", что приговорено расстрелять двух офицеров: Арнгольдта, Сливицкого и унтер-офицера Ростковского, и за что! За то, что они невежливо отзывались о священной особе императора и порицали действия русского правительства в Польше *. Это право смешно. Наше правительство хочет всем вбить в голову насильно, что оно поступает прекрасно во всех отношениях, и запретить порицать его действия.

* 16 июля 1862 г. И. Н. Арнгольд, П. М. Сливицкий и Ф. Ростковский были расстреляны в крепости Новогеоргиевск; приговор был опубликован в газете "Русский инвалид" и перепечатан в 139-м номере герценовского "Колокола".

Это довольно странно. Неужели наше правительство и колебаться не может! Не понимаю, право, что оно думает сделать подобными поступками. Я думаю, что оно не потушит искру, а раздует ее в пламя. И смирные-то до сих пор люди, наконец, ожесточатся, тогда уже будет плохо. Я вон нигде никакого участия не принимал и принимать не буду; да едва ли у меня хватит настолько воли, чтобы обуздывать свои стремления.

Сердце разрывается на части, когда слышишь об несчастной участи людей, конечно, передовых, потому что они решились собою жертвовать... Незабвенными останутся имена - Пестель, Рылеев, Бестужев, Муравьев, Каховский. Они себя не жалели для народа, а чего добились! Виселицы. Говорят, что когда император был в Царском Селе, в него стреляли *. В "Сыне отечества" было недавно напечатано, что в генерала Лидерса, бывшего наместника Польши, выстрелили из пистолета. Состояние здоровья {его), как я сегодня читал, неудовлетворительно, чему я очень рад. Пусть бы таких господ побольше убралось на тот свет. Не мешало бы туда отправить Панина да обоих Адлербергов **.

* Ложный слух, характерный для накаленной атмосферы лета 1862 г.

** В. Ф. Адлерберг, министр императорского двора н его сын генерал-адъютант А. В. Адлерберг - высшие сановники, любимцы императора, В. Н. Панин - министр юстиции.

Теперь гвардейские солдаты заступили место городовых. Одной полиции теперь в Петербурге несколько тысяч. Противно ходить в публичных местах, как, например, в Таврическом саду. Беспрестанно попадаются гвардейцы, которых прежде там и не бывало. Прогуливаются так невинно, как будто они ничего не замечают, а наверное знаешь, что ни одно подозрительное, по их мнению, слово не пропадет даром. Сейчас подслушают и донесут, куда следует. Государь взял присягу с нескольких полков, что они будут шпионами и фискалами, начиная с генерала и кончая рядовыми.

Похвальный поступок гвардейских офицеров - нечего сказать. Издаются новые цензурные правила, и за то, что их не исполняют, уже приостановлены журналы "Современник" и "День". Черт знает, право, что у нас такое делается! Все вверх дном пошло. И сам-то живешь ненадежно. Того и гляди, что на другой день очутишься где-нибудь в крепости за одно неосторожно сказанное слово. Говорить громко невозможно, потому что во всяком нужно видеть шпиона".

В следующие несколько дней наступление правительства усиливается. 7 июля 1862 г. арестованы Чернышевский, Серно-Соловьевич - и слухи, слухи, слухи...

11 июля. Среда.

"Говорят, что Адлербергов и Баранова * отставили. Слава богу! Тремя дураками меньше стало. Сегодня я услышал, что Михайлов, сосланный в Сибирь, с последней станции по дороге туда бежал вместе с жандармским офицером, которого к нему приставили и на которого правительство много надеялось. Он бежал в Лондон, к Искандеру, как раз ко Всемирной выставке. Наконец, настанет время, когда Лондон будет заселен одними русскими беглецами **. Лидерс, которого чуть не застрелили, оправился и уехал в Берлин. Я решил заниматься естественной историей..."

* Граф Э.Т. Баранов, генерал-лейтенант, начальник штаба гвардейского корпуса, фаворит Александра II.

** Слухи об Адлербергах, Баранова и Михайлове были ложными.

Старый дневник подходит к концу, Владимир Чемезов выходит из гимназии с 20 пятерками, 25 четверками и 10 тройками, за что полагается "похвальный аттестат, дающий право постушить на службу с чином четырнадцатого класса".

17-летнему недосуг, да как-то видно и неохота продолжать детскую забаву - в дневнике писать.

Надо в Академию поступить, решить проблему своих взаимоотношений с прекрасным полом.

В медико-хирургическую академию экзаменовались, по нашим сегодняшмим понятиям, очень быстро - дня за два.

27 августа, Понедельник.

"Сегодня я встал в 7 часов утра, заснул в 2 часа ночи. Повторил закон божий, физики и в 9 с половиной часов отправился в Академию. Там, уже за оградой пред летней конференцией, прохаживались многие, а в том числе и некоторые из моих знакомых. Вскоре пришли профессора и мы отправились в залу. Сев на табурет за столом, я взял у дежурного офицера сочинение (по физике). Попалось: о Бойлевом законе для воздухообразных тел и о манометре. Я написал все, что знал, и по. дал Измайлову. Просмотрев его, он спросил, каким инструментом измеряется действие сгустительного насоса и, когда я ответил, то, сказав: видно, что вы знаете, спросил, где я воспитывался, и написал удовлетворительно. Некоторых он спрашивал из математики; боюсь, чтобы и меня завтра не вызвал. Тогда я пропал.

Потом я взял у Фаворского тему на латинское сочинение: "О президенте Американской республики". Я ничего не помнил из Американской войны. Однако кое-что написал с помощью хронологии. У Фаворского тоже получил удовлетворительно. Держал бы я и из закона, да священника не было, и немца тоже. Придется завтра держать из этих предметов. Я однако боюсь, чтобы мне не срезаться завтра на экзамене из математики. А это будет очень худо, если я не выдержу. Ничего, что тут горевать прежде времени. Как-нибудь да сойдет..."

Еще через полтора месяца.

13 октября. Суббота.

"Желание мое исполнилось. Я поступил в Академию. Но толку из этого пока мало..."

Весь 1863 год поместился на 9 страничках дневника, 1864-й - на двух. На этом и кончается основная часть дневника, сшитая в зеленую тетрадь.

Видимо, в 1865-1866 годы Чемезов записей не вел, потому что на первом из вложенных в тетрадь листков мы читаем:

11 января. 1867 г. Среда.

"Я думаю снова начать записывать, чтобы легче было впоследствии обсудить, что я за человек, куда гожусь и как себя держать в обществе, чтобы был хоть сколько-нибудь для него нужным".

Этот мотив нам уже привычен... Затем 9 листков только за январь 1867 года - о новом сердечном увлечении автора.

На той же странице, где кончается "1867 год", запись от

31 августа 1870 года:

"Я стал умнее, сравнительно с прежним, но остался таким же мечтателем, как и был; отчего это происходит - не знаю".

Перечитывая записи десятилетней давности:

"Я теперь увидел, что я был симпатичный мальчик и что у меня и теперь есть многие (если не большинство) из тех недостатков, которые я понимал уже в 15 пет..."

Еще 8 лет пропущено. Мы знаем, что за это время Чемезов сделался видным врачом.

4 сентября 1878 г.:

"Ведь уже 33 года, заметно состарился физически: морщины, какое-то испитое лицо. И что всего обиднее - это уверенность (ха, ха), что себя не переделаешь".

И все же самая последняя фраза.

"Не надо терять надежды... Пусть будет, что будет..."

Так резко, сразу уходит от нас этот мальчик-юноша-взрослый: не знаю, как на взгляд читателей, но, кажется, симпатичный, хоть и скучноватый - и мы уже угадываем (все по той же прекрасной энциклопедии таких типов, какой являются чеховские рассказы) - угадываем в нем будущего, может быть, преуспевшего, разжиревшего Ионыча, но, может, самоотверженного, преданного науке Осипа Дымова из "Попрыгуньи" или крепко спившегося, вздыхающего над юными воспоминаниями Чебутыкина из "Трех сестер"...

"Словарь врачей-писателей" и некоторые другие материалы скупы: Владимир Николаевич Чемезов родился в 1845 году, в 1868 году окончил с серебряной медалью Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию, затем служил лекарем во 2-м Санкт-Петербургском военном госпитале, Вильманстрандском пехотном и лейб-гвардии казачьем полку; в 1876 году получил степень доктора медицины, был на турецкой войне, по возвращении - ассистент клиники. Научная работа "О действии озона" и др.; также авторство (вместе с А. И. Кривским) сборника "Двадцатипятилетие деятельности врачей, окончивших курс в императорской медико-хирургической академии", автор биографии профессора Эйхвальда.

Годы жизни 1845-1911; 66 лет прожил на свете мальчик "выпуска 1862 года". Даже по краткому списку дел видно - прожил не зря; между прочим, сделался доктором медицины (судя по дневнику, одно из трех мечтаний); наверное, узнал и материальный достаток (второе мечтание); исполнилось ли третье - "хорошенькая, милая жена" - не ведаем. Участие в юбилейном сборнике своей академии, наверное, говорит о дружеских связях, там завязанных... Был ли счастлив? Не знаем, и вряд ли узнаем. Да в этом ли дело?

На одном римском памятнике находится кратчайшая надгробная надпись: "Не был. Был. Никогда не будет". Но как же так - "не будет"? Мы только что побывали в обществе Володи Чемезова.

Он старше нас, прапрадедушка, мы должны соблюдать почтительность; но зато наше человечество старше его человечества на целое столетие, да на какое! И глядим мы на него с такого же расстояния, как взглянет когда-нибудь на нас молодой человек 2078 года рождения и 2095 года выпуска - нынешнему школьнику праправнук: его человечество будет, однако, старше на целое столетие, и на какое!

Май 2001