Глава вторая

O rus!.. / Hor . /  О Русь! - Первая часть эпиграфа заимствована из Горация (Сатиры, кн. 2-я, сатира 6) и в русском переводе звучит так:
 

О, когда ж я увижу поля! И когда же смогу я
То над писаньями древних, то в сладкой дремоте и в лени
Вновь наслаждаться блаженным забвением жизни тревожной! 
 
(Квинт Гораций Флакк. Оды, эподы, сатиры, послания 
Пер. М. Дмитриева. М., 1970. С. 306)

Двойной эпиграф создает каламбурное противоречие между традицией условно-литературного образа деревни и представлением о реальной русской деревне. Ср. исключенный по цензурным условиям вариант беловой рукописи:
 

В глуши что делать в это время
Гулять? - Но голы все места
Как лысое Сатурна темя
Иль крепостная нищета (VI, 599). 

Одновременно задается типичное для всех последующих глав отношение к литературной традиции: цитатой, реминисценцией или иным путем в сознании читателя оживляется некоторое ожидание, которое в дальнейшем не реализуется, демонстративно сталкиваясь с внелитературными законами действительности.

Ср. каламбурное использование той же цитаты из Горация (независимо от пушкинского текста) в "Анри Брюларе" Стендаля - о событиях конца 1799 г.: "...в Гренобле ожидали русских. Аристократы и, кажется, мои родные говорили: O Rus, quando ago te aspiciam!" (гл. XXIV).

Гораций Флакк (65-8 до н. э.) - римский поэт.


  I - В строфе отразились черты знакомого П пейзажа Михайловского, однако деревня Онегина является не копией какой-либо реальной, известной П местности, а художественным образом.

  I, 14 - Приют задумчивых Дриад. - Дриады (древнегреч.) - лесные духи, им приписывался женский облик (нимфы деревьев).


  II, 1 - Почтенный замок был построен... - Наименование помещичьего дома "замком", видимо, связано с ощутимой и для автора, и для читателей параллелью между приездом Мельмота, героя романа Метьюрина, в замок дяди и приездом в деревню Онегина, а также и реминисценциями из Байрона ("британской музы небылицы" - 3, XII, 5). Такая параллель, с одной стороны, имела иронический характер, а с другой - подсказывала ложное ожидание напряженно-авантюрного развития сюжета, которое традиционно должно было следовать после прибытия героя в "замок". Эффект "обманутого ожидания", на который рассчитывал П, блестяще удался: большинство современников, читателей второй главы, жаловались на отсутствие действия. Катенин писал П 14 марта 1826 г.:

"Деревенский быт в ней так же хорошо выведен, как городской - в первой; Ленский нарисован хорошо, а Татьяна много обещает. Замечу тебе однако (ибо ты меня посвятил в критики), что по сие время действие еще не началось; разнообразие картин и прелесть стихотворения, при первом чтении, скрадывают этот недостаток, но размышление обнаруживает его" (XIII, 269).
Аналогичные упреки высказывались неоднократно.

  II, 6 - В гостиной штофные обои... - Штоф - тканая шелковая материя, употреблявшаяся для обивки стен. Стихи воспроизводят образ типичного интерьера русского дворянского дома середины XVIII в. (видимо, того времени, когда дядя Онегина, который "лет сорок с клюшницей бранился" (2, III, 3), поселился в деревне). Штофные обои и пестрые изразцы типичны для XVIII в. Конец моды на штофные обои совпал с революционными событиями во Франции.

"В области моды и вкуса <...> находится и домашнее убранство или меблировка. И по этой части законы предписывал нам Париж. Штофные обои в позолоченных рамах были изорваны, истреблены разъяренною чернью, да и мирным его мещанам были противны, ибо напоминали им отели ненавистной для них аристократии" (Вигель. Т. 1. С. 178-179).
В начале XIX в. вошло в моду красить стены комнат, а в богатых домах - покрывать их росписями в античном духе. Ср. в "Романе в письмах":
"Ты не можешь вообразить, как странно читать в 1829 году роман писанный <в> 775-м. Кажется, будто вдруг из своей гостиной входим мы в старинную залу, обитую штофом..." (VIII, 49-50).
Ср.:
"У бабушки и в доме все было по-старинному, как было в ее молодости, за пятьдесят лет тому назад (счет идет от 1824 г. - Ю.Л.): где шпалеры штофные, а где и просто по холсту расписанные стены, печи <...> из пестрых изразцов" (Рассказы Бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, зап. и собр. ее внуком Д. Благово. СПб., 1885. С. 380).
II, 7 - Царей портреты на стенах... - В беловой рукописи помета: "Дл<я> ценз<уры>: Портреты дедов на стенах" (VI, 557). В таком виде стих печатался в прижизненных изданиях.


  III, 6 - Два шкафа, стол, диван пуховый... - обычный набор мебели в гостиной провинциального помещика (см. выше). Мебель эта, как правило, изготовлялась домашними мастерами.

Диван, набитый пухом, - известная степень комфорта, как и штофные обои, свидетельствующая, что в свое время (1770-е гг.) дом дяди Онегина был обставлен в соответствии с требованиями моды.

  III, 11 - Кувшины с яблочной водой... - См. выше.

  III, 12 - И календарь осьмого года... - Адрес-календарь - ежегодное справочное издание, содержащее общую роспись чинов Российской империи. "Календарь осьмого года" назывался "Месяцеслов с росписью чиновных особ, или Общий штат Российской империи на 1808 г." и состоял из двух частей: "Власти и места центрального управления и ведомства" и "Власти и места управления губернского и проч.". Календарь был незаменимым справочником при подаче прошений и обращении к государственным инстанциям, а также позволял следить за служебным продвижением знакомых и родственников. Cодержащиеся в той же книге астрономические календари часто использовались как записные книжки и семейные летописи.

  III, 13 - Старик, имея много дел... (иронич.) - См. выше.


  IV-V - В сопоставлении с деревенскими соседями Онегин выглядит не только как просвещенный столичный житель, но и как либерал. Добровольная жизнь в деревне в 1820 г. связывалась с распространенным в кругах Союза Благоденствия стремлением к улучшению быта крестьян. Ср.:
 

Чацкий: Кто путешествует, в деревне кто живет...

Фамусов: Да он властей не признает! (д. II, явл. 2) 

"В 19-м году, поехав из Москвы повидаться со своими, я заехал в смоленское свое имение. Крестьяне, собравшись, стали просить меня, что так как я не служу и ничего не делаю, то мне бы приехать пожить с ними, и уверили, что я буду им уже тем полезен, что при мне будут менее притеснять их. Я убедился, что в словах их много правды, и переехал на житье в деревню. Соседи тотчас прислали поздравить с приездом, обещая каждый скоро посетить меня; но я через посланных их просил перед ними извинения, что теперь никого из них не могу принять. Меня оставили в покое, но, разумеется, смотрели на меня как на чудака. Первым моим распоряжением было уменьшить наполовину господскую запашку. Имение было на барщине, и крестьяне были далеко не в удовлетворительном положении; многие поборы, отяготительные для них и приносившие мало пользы помещику, были отменены" (Якушкин И.Д. Записки, статьи, письма. М., 1951. С. 25).
Стремление облегчить участь крестьян, нежелание знакомиться с соседями и даже прозвище чудака создают в мемуарах Якушкина "онегинский комплекс". Поскольку П был лично знаком с Якушкиным, возможно непосредственное влияние его рассказа.

  IV, 5 - В своей глуши мудрец пустынный... - В первоначальных рукописях было: "Свободы [сеятель пустынный]" (VI, 265), что вновь связывало Онегина с поэтическим циклом элегий 1823 г. (II, 299-302).

  IV, 6-7 - Ярем он барщины старинной / Оброком легким заменил... - В кругах Союза Благоденствия оброк считался не только более легкой формой крепостной зависимости, но и путем к освобождению крестьян. Такое толкование П мог услышать от Н.И. Тургенева, с которым энергично общался в Петербурге. В специальной заметке "Нечто о барщине" Тургенев писал:

"Рассмотрим состояние оброчного крестьянина. Здесь прежде всего я должен заметить к чести тех помещиков, которых крестьяне находятся на оброке, что мне весьма редко случалось находить крестьян, платящих оброк чрезмерный и для них изнурительный <...> Помещики почти никогда не живут в оброчных деревнях. Крестьяне оброчные управляют сами собою, посредством своих выборных, сотских, бурмистров" (Декабристы. Поэзия, драматургия... М.; Л., 1951. С. 447-448).
Мнение это, высказанное Тургеневым в 1818 г., подтверждено было им и в 1819 г. в записке "Нечто о крепостном состоянии в России". Умеренный ("легкий") оброк в 1819 г. колебался от 18 руб. 50 коп. до 25 руб. ассигнациями (см.: Индова Е.И. Крепостное хозяйство в начале XIX века по материалам вотчинного архива Воронцовых. М., 1955. С. 154). Декабрист Лунин получал в 1819 г. оброка 24 руб. ассигнациями с души (Греков Б .Д. Тамбовское имение М.С. Лунина / Изв. АН СССР. Серия VII. 1932. № 6. С. 509). Видимо, такой оброк и ввел Онегин в своих деревнях. Следует отметить, что Тургенев весьма идеализировал положение оброчного крестьянина. С более состоятельных крестьян (например, извозчиков) помещики брали по 40 и даже 60 руб. годовых (см.: Тарасов Е.И. Декабрист Н.И. Тургенев в александровскую эпоху. Самара, 1923. С. 294).

В воспоминаниях крепостного крестьянина Н. Шипова читаем: "...дошло до того, что на каждую ревизскую душу падало вместе с мирскими расходами свыше 110 руб. асс<игнаций> оброка" (Карпов В.Н. Воспоминания; Шипов Н. История моей жизни. М.; Л., 1933. С. 390). Сумма оброчных денег в начале XIX в. быстро росла: в воронцовских имениях она увеличилась с 1801 г. в 3-5 раз. Таким образом, оптимизм Тургенева был необоснован: оброк не был путем к освобождению. Однако положение оброчных крестьян все же было более легким, и перевод на оброк воспринимался в начале 1820-х гг. как мера либеральная, а если оброк был "легким" - даже вольнодумная. Именно так взглянул на "реформу" Онегина "его расчетливый сосед". П было, конечно, известно, что в 1818 г. при переводе крестьян на оброк Тургеневу пришлось выдержать борьбу с матерью-крепостницей.

Переведение крестьян на оброк автоматически означало уничтожение "заводов" (крепостных мануфактур, обслуживавшихся барщинным трудом) - одной из наиболее тяжелых для крестьянина и доходных для помещика форм крепостной повинности. Онегин, который был "хозяин" "заводов" (1, LIII, 10-11), переведя крестьян на оброк, таким образом, не только облегчил их труд, но и значительно уменьшил свои доходы. Так же поступил, как было известно П, Н.И. Тургенев в 1818 г.


  V, 10-11 - Он фармазон; он пьет одно / Стаканом красное вино... - Фармазон - искаженное название члена масонской ложи (франк-масон) скоро сделалось ругательством со значением "вольнодумец". См. в "Горе от ума": Графиня бабушка: Что? к фармазонам в клоб? Пошел он в пусурманы? (д. III, явл. 19). Ср. обвинение Чацкому:
 

Хлёстова: Шампанское стаканами тянул.

Наталья Дмитриевна: Бутылками-с, и пребольшими.

Загорецкий (с жаром): Нет-с, бочками сороковыми (д. III, явл. 21).

Однако соседи обвиняют Онегина не в пьянстве, а в мотовстве: он пьет целыми стаканами дорогое импортное вино ("вдовы Клико или Моэта Благословенное вино" - 4, XLV, 1-2), соседи же употребляют напитки домашней фабрикации. "Наливок целый строй, / Кувшины с яблочной водой" (2, III, 10-11), равно как и подаваемая в доме Лариных брусничная вода (3, III, 7-8), - это ягодные алкогольные напитки слабой крепости. Автор известных в XVIII в. книг по домоводству С.В. Друковцев дает несколько рецептов изготовления брусничной и других ягодных вод, которые рекомендуется заквашивать дрожжами, хмелем, а после того как перебродят, разбавлять водкой "по вкусу" (см.: Друковцев С.В. Экономическое наставление дворянам, крестьянам, поварам и поварихам... СПб., 1781). Боязнь Онегина, чтобы брусничная вода ему "не наделала б вреда" (3, IV, 14), объясняется привкусом дрожжей при неполном брожении.

  V, 13 - Все да, да нет, не скажет да-с... - Резкость обращения, демонстративный отказ от условностей светского этикета были характерны для людей круга Союза Благоденствия (см.: Лотман).Противопоставляя Онегина соседям, П, однако, внес ноту скепсиса в значимость его общественной позиции ("Чтоб только время проводить" - 2, IV, 2).


  VI-XII - Строфы вводят новое лицо - Ленского. По первоначальному замыслу он должен был стать центральным персонажем главы (в плане издания романа, который П набросал в 1830 г., вторая глава озаглавлена "Поэт" - VI, 532), основным антиподом Онегина. Противопоставление мыслилось как антитеза умного скептика и наивно-восторженного энтузиаста. Соответственно черты свободолюбия, сохранившиеся и в окончательном варианте образа Ленского, первоначально были значительно резче подчеркнуты. Оба образа (и Онегина, и Ленского) связаны с лирическим миром автора, но второй отнесен к тому эмоционально-идейному миру поэта до перелома 1823 г., который осознается теперь как сохраняющий обаяние чистоты, но наивный, а первый - как отмеченный печатью зрелого ума, но затронутый разъедающим скепсисом. Сопоставление этих образов подчеркивает и ущербность каждого в отдельности, и духовную ценность каждого из них. Сложная система стилистических переходов позволила П отделить авторское повествование и от позиции Ленского, и от позиции Онегина и одновременно уклониться от жесткой и однозначной их оценки.

  VI - В черновом варианте строфы энтузиазм Ленского имел отчетливо политический и свободолюбивый характер:
 

По имени Владимир Ленской
Душою школьник Геттингенской
Красавец в полном цвете лет
Крикун, мятежник и поэт
Он из Германии свободной
[Привез] учености плоды
Вольнолюбивые мечты
Дух пылкий прямо благородный
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч (VI, 267). 

  VI, 6 - С душою прямо геттингенской... - "Геттингенская душа" была для П вполне конкретным и далеким от политической нейтральности представлением. Геттингенский университет был одним из наиболее либеральных университетов не только Германии, но и Европы (расположенный на землях ганноверской династии, он был подчинен английским законам). Выпускники Геттингенского университета, знакомцы П, принадлежали к числу русских либералов и свободолюбцев: один из лидеров декабристского движения Н.И. Тургенев и брат его, умеренный либерал А.И. Тургенев, учились в Геттингене, там же получил образование любимый лицейский учитель П известный либерал А.П. Куницын (1783-1840) и член Союза Благоденствия гусар Каверин (см. выше). П, вероятно, слышал о друге Жуковского и А.И. Тургенева профессоре Дерптского университета А.С. Кайсарове (см. выше), погибшем в партизанском отряде в 1813 г.

  VI, 8 - Поклонник Канта и поэт. - Кант Иммануил (1724-1804) - немецкий философ, автор "Критики чистого разума" и "Критики практического разума". П знал Канта не только по упоминаниям в "Письмах русского путешественника" и, вероятно, рассказам Карамзина, но и по лекциям кантианца и шеллингианца А.И. Галича (1783-1848). П было известно, что во время "дела профессоров" в 1821 г. Рунич говорил Галичу: "Вы явно предпочитаете язычество христианству, распутную философию девственной невесте христианской церкви, безбожного Канта самому Христу, а Шеллинга и Духу Святому" (Сухомлинов М.И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. СПб., 1889. Т. 1. С. 328). Об осведомленности П свидетельствует стих в черновике "Второго послания к цензору" (1824): "И Рунич - Галича креститель и пророк" (II, 915); характеристика Ленского как "поклонника Канта" не могла быть ни случайной, ни нейтрально звучащей.

  VI, 9 - Он из Германии туманной... - В такой редакции стих связывал образ Германии с романтизмом. Эта связь установилась со времени выхода книги де Сталь "О Германии" (1810). Первоначальная формула "из Германии свободной" (VI, 267) выделяла другие ассоциации: брошюру А.С. Стурдзы (см. выше) о Германии для членов Аахенского конгресса, в которой автор обвинял германские (в частности Геттингенский) университеты в распространении в Европе революционного духа (ср. эпиграмму П "Вкруг я Стурдзы хожу" - II, 94), и тираноборческий акт немецкого студента К. Занда, убившего А. Коцебу. Ср. слова П о Занде: "В твоей Германии ты вечной тенью стал" (II, 174).

  VI, 14 - И кудри черные до плеч. - Короткой стрижке денди (см. выше) противопоставлялись длинные кудри вольнодумца. На проекте иллюстрации к первой главе, который П набросал на обороте письма к брату Льву, изобразив себя со спины, отчетливо видны длинные до плеч волосы поэта.


  VIII, 5-6 - Он верил, что друзья готовы / За честь его приять оковы... - Имеется в виду баллада Шиллера "Порука", в которой один из героев представляет свою жизнь порукой за слово друга. Ю.Н. Тынянов связал поклонение Ленского Шиллеру (ср.: "При свечке, Шиллера открыл" - 6, XX, 4) с чертами Кюхельбекера, которые, по его мнению, П ввел в образ Ленского (Тынянов. С. 233-294).

  VIII, 8 - Разбить сосуд клеветника... - Сосуд (церковносл.) здесь: оружие (ср.: Псалтирь, псалом 7, стих 14: "Уготова сосуды смертныя"), то есть Ленский верил, что друзья готовы разбить оружие клеветы. Соотношение дружбы и клеветы волновало П. Юношеской вере Ленского противостоят трагическое отождествление друга и клеветника в стихотворении П "Коварность" (1824) и иронические стихи в ЕО (4, XIX, 4-9).

VIII, 9-14 - Что есть избранные судьбами... - В первом печатном издании 1826 г. заменены точками. В данном случае пропуск явно имел не композиционный, а цензурный характер. Более того, П, видимо, счел необходимым дать читателю знать об этом. Показательно, что в первом и втором полных изданиях романа П, воспользовавшись притуплением бдительности цензуры, считавшей, что перед ней простая перепечатка уже цензурованного текста, дал не шесть, а пять строк точек, восстановив 9-й стих: "Что есть избранные судьбами...". Такой отрывочный текст не имел никакого иного смысла, кроме единственного - указать читателю на значительность для автора пропущенных стихов. Смысл стихов звучит сознательно зашифрованно, и предложенное для его расшифровки сопоставление со стихотворением Кюхельбекера "Поэты" (см.: Тынянов. С. 276-277; принято: Бродский. С. 135) мало что разъясняет. Прав Б.В. Томашевский, который, сблизив эти стихи с наброском: Бывало в сладком ослепленье
 

Я верил избр<анным> душам,
Я мнил - их тай<ное> рожденье
Угодно [властным] небесам (II, 294), 

органически связанным с посланием В.Ф. Раевскому (1823), увидал в них намек на тайное общество или, по крайней мере, на некоторый круг конспираторов (Томашевский. Кн. 1. С. 551). Это делает понятной и веру Ленского, что усилие "избранных судьбами" когда-нибудь "мир блаженством одарит", и автоцензуру данных строк.


  IX-X - Строфы посвящены характеристике поэзии Ленского. П первоначально полагал дать их в значительно более развернутом виде, но остановился на сжатом варианте. В строфе IX нагнетаются устойчивые фразеологизмы романтической поэзии: "чистая любовь", "сладкое мученье", "с лирой странствовал на свете", "поэтический огонь", "возвышенные музы", "возвышенные чувства" и пр. Поскольку в пределах строфы им не дано стилистической антитезы, они воспринимаются как свойство авторской точки зрения (о понятии "точки зрения" см.: Успенский Б.А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционной формы. М., 1970). В строфе X романтические штампы контрастно сопоставлены в последнем стихе с иронически освещающей их авторской речью, а некоторые выделены курсивом, который в пушкинском романе обычно обозначает чужую речь (заменяя, в соответствии с традициями графики той поры, современные кавычки). В результате поток романтических выражений становится в X строфе не авторской точкой зрения, а объектом авторского наблюдения и изображения. Такое "скольжение" позиции повествователя позволят П создать "объемный" текст.

Первоначальный вариант характеристики значительно более резко определял политическую направленность поэзии Ленского, сближая ее с теми установками, которые настойчиво стремились привить П его декабристские друзья в Петербурге и Кишиневе.

Тема поэзии Ленского развивалась также в строфах IXа, IXб, IXв и XVIIг (VI, 270-272, 282-283), дополнявших политическую характеристику его лирики. Ленский - поэт возвышенной любви, и стихи его противопоставляются эротической поэзии "певцов слепого упоенья":
 

Не пел порочной он забавы
Не пел презрительных цирцей
Он оскорблять гнушался нравы
Прелестной <?> лирою своей
Поклонник истинного счастья
Не славил сети сладострастья (VI, 270).

 Стихи эти написаны с позиции полного неприятия "нечистой" эротической поэзии. Однако для более глубокого осмысления их следует иметь в виду, что их пишет автор "Гавриилиады", отношение к которой, равно как и к пушкинской эротической лирике, со стороны друзей-декабристов было осудительным. Достаточно сравнить обличение "элегий живых" "певцов любви" в строфе IXб:
 

...Напрасно ветряная младость
[На ложе неги], на пирах
Хранит и в сердце и в устах
Стихов изнеженную сладость
И на ухо стыдливых дев -
Их шепчет робость одолев (VI, 271) 

с пушкинской автохарактеристикой в полемическом послании В.Ф. Раевскому:
 

...иногда 
Мои коварные напевы
Смиряли в мыслях юной девы
Волненье страха <и> стыда (II, 260), 

чтобы убедиться, что П создает обличительный монолог, полемически написанный с позиций его декабристских друзей и задевающий одну из сторон его собственной поэзии. В строфе IXв, с одной стороны, резкость осуждения эротической поэзии возрастает, приобретая пародийный характер, с другой - П намекает на то, что аскетизм декабристской поэзии сродни чопорности их литературных и политических антиподов - старших карамзинистов:
 

Не вам ("певцам любви". - Ю.Л.) чета был строгий Ленской 
Его [труды] конечно мать
Велела б дочери читать (VI, 272). 

Последние стихи намекают на больно задевшую П оскорбительную эпиграмму И.И. Дмитриева по поводу "Руслана и Людмилы":

Мать дочери велит на сказку эту плюнуть.

Эпиграмма, как и два последних стиха П, - вольная обработка известной эпиграммы Пирона.

Позиция П была сложной: вставая в ряде стихотворений на декабристскую позицию безусловного отказа от эротической лирики во имя "строгой" поэзии (ода "Вольность" и др.), он одновременно активно развивал и другую поэтическую концепцию. Страстная любовная поэзия с этой, второй точки зрения не противопоставлялась свободолюбию, а входила в него (ср. стихотворение "Краев чужих неопытный любитель..." (1817), где рядом поставлены, как два равноценных идеала, "гражданин с душою благородной" и "женщина" "с пламенной, пленительной, живой" красотой - II, 43). Авторская позиция П, таким образом, включала в себя стилистическое многоголосие и тот полифонизм точек зрения, который уже современники называли "протеизмом", ср.:
 

Пушкин, Протей
Гибким твоим языком и волшебством твоих песнопений! 
(Из письма Н.И. Гнедича от 23 апреля 1832 г. -
XV, 19; образ поэта-протея восходит к стихотворению
Карамзина "Протей, или Несогласия стихотворца")
В тех случаях, когда позиция автора ЕО заключалась в совмещении различных точек зрения, каждая них них, взятая изолированно, могла выступать в освещении авторской иронии. Такая ирония не равнялась отрицанию. С этой позиции ригоризм "строгого Ленского", особенно в контексте его юношеской влюбленности, окрашивался иронией. Однако, сведя позицию Ленского почти к пародийной, П тут же дал параллельный вариант, в котором та же тема получила диаметрально противоположное эмоционально-стилистическое решение: П говорил самые значимые слова, которые можно было бы сказать против него самого с позиции В.Ф. Раевского в защиту "строгой поэзии":
 
Но добрый юноша готовый
Высокий подвиг совершить
Не будет в гордости суровой
Стихи нечистые твердить
Но праведник изнеможенный
К цепям неправдой присужденный
[В своей] (нрзб) в т<юрь>ме
С лампадой, дремлющей во тьме
Не склонит в тишине пустынной
На свиток ваш очей своих
И на стене ваш вольный стих
Не начертит рукой безвинной
Немой и горестный привет
Для узника
[грядущих] лет (VI, 282-283). 

Образ юноши, готового совершить "высокий подвиг" тираноубийсгва, был для П в определенной мере автобиографичен, а за фигурой узника, конечно, вставал В.Ф. Раевский. Осуждение с этих позиций "вольных" (здесь: развратных) стихов, конечно, было окончательным приговором. Диалогическое сопоставление двух литературных позиций, из которых каждая имеет свою глубокую правду, но одновременно нуждается в антитезе, вводит нас в самую сущность идейно-стилистической структуры ЕО. П в окончательном тексте второй главы снял эту сложную литературную полемику, поскольку к моменту окончания главы она утратила актуальность, но сохранил "строгий" характер поэзии Ленского.
 
 

  IX, 1 - Негодованье, сожаленье... - Первое слово характеристики поэзии Ленского адресовало осведомленного читателя к стихотворению П.А. Вяземского "Негодованье" (1820):
 

Мой Аполлон - негодованье!
При пламени его с свободных уст моих
Падет бесчестное молчанье
И загорится смелый стих.
Негодование! огонь животворящий!

  IX, 2 - Ко благу чистая любовь... - Стихи представляют собой перефразировку отрывка из "Уныния" Вяземского (1819):
 

Но слава не вотще мне голос подала! 
Она вдохнула мне свободную отвагу,
Святую ненависть к бесчестному зажгла - 
И чистую любовь к изящному и благу.
(Вяземский. С. 134) 

Однако лексика этого рода была характерна для декабристской поэзии в целом. Ср., например:
 

Мой друг! Недаром в юноше горит
Любовь к общественному благу!

(Рылеев К.Ф. Полн. собр. стих. Л., 1971. С. 102) 

  IX, 6 - Под небом Шиллера и Гёте... - Истолкование Шиллера и Гёте как апостолов романтизма в значительной мере связано с книгой Ж. Сталь "О Германии" (ср. об Онегине в черновиках Пглавы: "Он знал немецкую словесность / По книге госпожи де Сталь" - VI, 219). Однако имелась и встречная русская традиция, например, известный П культ Шиллера в семье Тургеневых, восходящий еще к старшему брату Андрею. Однако в первую очередь П, вероятно, припоминал своего лицейского друга В. Кюхельбекера, поклонника Шиллера, который, совершая "с лирой" поездку по Европе, посетил в 1820 г. Гёте. См.: Жирмунский В. Гёте в русской литературе. Л., 1937. С. 151-158; Harder H.-B. Schiller in Russland. Materialien zu einer Werkungsgeschichte (1789-1814). Berlin; Zurich, 1969. Романтический культ "неба Шиллера и Гёте" язвительно высмеял в 1824 г. пушкинский приятель В.С. Филимонов в поэме "Дурацкий колпак":
 

О, как Германия мила!
Она в дыму своем табачном,
В мечтаньи грозном, но не страшном, 
Нам мир воздушный создала,
С земли на небо указала;
Она отчизна Идеала,
Одушевленной красоты,
И эстетической управы,
И Шиллера и Гёте славы,
Она - приволие мечты 
(Поэты 1820-1830-х. С. 151)

"Дурацкий колпак" вызвал сочувственный отклик П (III, 99).


  X - Строфа дает набор общих мест романтической поэзии. Не только фразеологизмы "дева простодушная", "сон младенца", "пустыни неба", "богиня тайн и вздохов нежных" были многократно повторяющимися штампами романтической поэзии, но и рифмы этой строфы: "послушный - простодушной", "ясна - луна", "безмятежных - нежных" подчеркнуто тривиальны. Словари рифмы П, Батюшкова и Баратынского неоспоримо в этом убеждают (см.: Shaw J.T. Baratynski. A Dictionary of the Rhymes. The University of Wisconsin Press, 1975; Shaw J.T. Batiushkov. A Dictionary of the Rhymes. The University of Wisconsin Press, 1975; Shaw J.T. Pushkin's Rhymes. A Dictionary. The University of Wisconsin Press, 1974).

Тематика поэзии Ленского также подчеркнуто повторяет общие места романтических элегий.

  X, 7 - Он пел разлуку и печаль... - Ср.:
 

Когда расстались мы, прелестный друг, с тобой,
Скажу ль? из глаз моих ток слезный не катился,
Но грудь оледенил мне холод гробовой,
Тоска стеснила дух и свет в очах затмился.
 
(Олин В.Н. Стансы к Элизе, 1822-1823 // 
Поэты 1820-1830-х. С. 129)

 
На жалобы мои, казалось отвечали
И камни дикие, и быстрых вод струи;
И преклонялся лес, исполненный печали,
На жалобы мои...
 
(Крылов А.А. Разлука <1821> //
Там же. С. 241)

 
Не спрашивай, зачем я так уныл!
Ты знать должна вину моей печали. 
 
(Крылов А.А. Недоверчивость <1821>. //
Там же. С. 248) 

 
Я слышу вновь обеты разлученья,
Прощальной речи томный звук...
 
(Туманский В.И. Элегия, 1823.
Там же. С. 271) 

  X, 8 - И нечто, и туманну даль... - выделены цитаты из статьи В.К. Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии...": "У нас все мечта и призрак, все мнится и кажется и чудится, все только будто бы, как бы, нечто что-то <...> В особенности же - туман" (Кюхельбекер. С. 456-457). Кюхельбекер выделяет "чужую речь" романтических штампов, а П - двойную цитату из романтической поэзии и статьи Кюхельбекера. См. выше.

  X, 9 - И романтические розы... - мистический средневековый символ розы (см.: Веселовский А.Н. Из поэтики розы // Избр. статьи. Л., 1939. С. 132-139; Bayard J.-P. La symbolique de la Rose-Croix. Paris, 1975) получил исключительно широкий отклик в романтической литературе. Многочисленные примеры см.: Алексеев. С. 320-377.

  X, 10 - Он пел те дальные страны... - Смысл цепи романтических перифраз в том, что одной из тем поэзии Ленского была Германия ("дальние страны"), где он среди мирных университетских занятий ("лоно тишины") оплакивал разлуку с Ольгой ("лились его живые слезы"). Германия часто фигурировала в русской романтической поэзии (Жуковский, Кюхельбекер и др.).

  X, 13-14 - Он пел поблеклый жизни цвет, / Без малого в осьмнадцать лет. - Тема преждевременной смерти или раннего душевного увядания после предсмертной элегии Жильбера и "Падения листьев" Мильвуа сделалась общим местом элегической поэзии. В сочетании с байроническим культом разочарования она отразилась и в лирике, и в южных поэмах П. Но в момент написания строфы тема эта уже звучала для П иронически; ср. в письме Дельвигу 2 марта 1827 г.: "Лев был здесь - малый проворный, да жаль, что пьет. Он задолжал у вашего Andrieux 400 рублей и [себе] ублудил жену гарнизонного маиора. Он воображает, что имение его расстроено, и что истощил всю чашу жизни. Едет в Грузию, чтоб обновить увядшую душу. Уморительно" (XIII, 320). Andrieux - парикмахер.


  XII, 5 - За полурусского соседа... - Полурусского выделено как чужая речь - слова соседей.


  XIII, 14 - Приди в чертог ко мне златой!.. - Ср. примечание П: "Из первой части Днепровской русалки" (VI, 192). Имеется в виду ария русалки Лесты из оперы "Днепровская русалка" - переработки оперы "Das Donauweibchen" ("Фея Дуная"), текст Генслера, музыка Ф. Кауера, русский текст Н. Краснопольского, музыкальные дополнения С. Давыдова. Премьера в Петербурге состоялась 26 октября 1803 г. Опера шла и в дальнейшем с неизменным успехом. Ария вошла в песенники и была популярна, особенно в провинции.


  XIII-XVII - Видимо, по первоначальному замыслу споры энтузиаста Ленского и скептика Онегина должны были составить основное содержание главы. С этим связаны наброски: От важных исходя предметов
 

Касался часто разговор
И русских иногда поэтов
Со вздохом и потупя взор
Владимир слушал как Евгений
[Венчанных наших сочинений]
[Парнасс] [достойных] [похвал]
[Немилосердно] поражал (VI, 279).

Передавая Онегину собственные критические оценки русского романтического Парнаса, автор предельно приблизил героя к своей позиции повествователя. Это подчеркивалось тем, что, развивая тему в черновом варианте, П, возможно, собирался использовать стихи, которые в дальнейшем вошли в "Демона" и знаменовали "победу" Онегина над поэтом и конечное слияние их воззрений (см. VI, 279-280).

Если добавить, что черновой текст позволяет говорить и о сближении Онегина с образом Алеко, над которым П работал в это же время ("Какие страсти не кипели / В его измученной груди..." - VI, 180), то станет очевидным, что в этот момент работы над второй главой центральный герой романа настолько приблизился к повествователю, что создалась угроза их слияния и как бы возрождения принципов романтической поэмы. Чтобы не произошло этого, П попытался прибегнуть к условному снижению образа повествователя. Когда Онегин стал воплощением высших возможностей личности автора, условное "я" носителя речи должно было обрисовать его низшего двойника. Если в "измученной груди" Онегина "кипели страсти", то и носитель авторской речи, сделавшийся вдруг объектом иронии и, следовательно, отчужденный от авторской точки зрения, не остался им чужд:
 

Что до меня, то мне на часть
Досталась пламенная страсть.

XVIIб

Страсть к банку! ни любовь свободы
Ни Феб, ни дружба, ни пиры
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры -
Задумчивый, всю ночь, до света
Бывал готов я в эти лета
Допрашивать судьбы завет,
Налево ль выпадет валет
Уж раздавался звон обеден 
Среди разбросанных колод
Дремал усталый банкомет
А я [нахмурен] бодр и бледен
Надежды полн, закрыв глаза
Гнул угол третьего туза (VI, 280-281). 

В связи с общим изменением плана второй главы описание споров двух друзей было резко сокращено, строфы, сближающие Онегина с "Демоном", выпали, отпала необходимость и в иронии в адрес повествователя.

Банк - азартная карточная игра, в которой играет понтёр против банкомета. Понтёр ставит карту, банкомет мечет карты из другой колоды направо и налево. Если поставленная понтёром карта выпадает налево от банкомета, понтёр выигрывает. После каждой талии (прометки колоды для всех партнеров) старые колоды выбрасывают и распечатывают новые. Поэтому после длительной игры играющие бывают окружены разбросанными колодами.

"Гнуть угол" на поставленной карте означает удваивать ставку.


  XIV, 2 - Все предрассудки истребя... - Истребление предрассудков - один из основных лозунгов Просвещения XVIII в., поскольку затемнение разума народа считалось условием возникновения деспотизма. См. далее. В таком идеологическом контексте строка выступала в положительном эмоциональном ореоле. Однако в целом интонационном движении строфы она приобретает ироническое звучание, поскольку в результате победы Разума над Предрассудком торжествует не Свобода, а Эгоизм.

  XIV, 5 - Мы все глядим в Наполеоны... - отношение П к Наполеону во время работы над второй главой было сложным. С одной стороны, в условиях реставрации и торжества реакционных монархий фигура свергнутого императора французов была окружена не только политическим, но и личным обаянием. Вяземский писал в 1820 г.: "Наполеон приучил людей к исполинским явлениям, к решительным и всеразрешающим последствиям. «Все или ничего» - вот девиз настоящего. Умеренность - не нашего поля ягода" (Остафьевский архив. СПб., 1899. Т. 2. С. 50).

Однако, с другой стороны, в свете критики романтизма, актуальным для Пначиная с 1823 г. выступало другое обличие Наполеона: он становился символом и высшим проявлением всеевропейского эгоизма, в его деятельности подчеркивался политический аморализм и готовность всем пожертвовать личному честолюбию. А эти свойства были для П этическими соответствиями того, что в политике выступало как деспотизм. Наполеон в такой трактовке становился создателем новой тирании:
 

Явился Муж судеб, рабы затихли вновь,
Мечи да цепи зазвучали (II, 314).

Наполеон связывался с типом разочарованного эгоиста, которому "чувство дико и смешно", с теми "безумцами", которые "рекли": "Нет свободы" (Там же). "Мы", от лица которого написана строфа, вносит голос этого поколения романтических эгоистов. Из него исключены автор, отделенный от тех, кто почитает "всех нулями", ироническим тоном, и Онегин, который "вчуже чувство уважал" и был "сноснее многих". Это отличает строфу от, казалось бы, текстуально близкой к ней XLVI строфы главы первой. Там мысль:
 

Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей -

дается от имени некоторой общей позиции автора - Онегина. Здесь, несмотря на некоторое фиктивное "мы", автор, и в определенной мере Онегин, находятся вне очерченного в строфе мира эгоизма.


  XVI, 3 - Племен минувших договоры... - Речь идет о трактате Ж.-Ж. Руссо "Об общественном договоре" (1762). Знание "Общественного договора" было исключительно широко распространено в русском обществе начала XIX в. Братья Муравьевы познакомились с ним еще в детстве, В.Ф. Раевский эту книгу "вытвердил как азбуку" (Лит. наследство. М., 1956. Т. 60. Кн. 1. С. 116). Однако отношение к ней не было единодушным. Наряду с восторженными оценками встречались и такие: "Теория договора есть настоящее буффонство" (см.: Тургенев. С. 319). Это определило направление споров.

  XVI, 4 - Плоды наук, добро и зло... - Плоды наук - имеется в виду трактат Руссо "Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов" (1750), положивший начало известности Руссо как философа и публициста. Высказанное Руссо убеждение в ложности направлений всей человеческой цивилизации продолжало волновать русских читателей 1820-х гг. Кюхельбекер, например, вспоминал слова Грибоедова о том, что "он в Москве и Петербурге часто тосковал по кочевьям в горах кавказских и равнинах Ирана, - где, посреди людей, более близких к природе, чуждых европейского жеманства, чувствовал себя счастливым" (Кюхельбекер. С. 118). П в период работы над "Цыганами", видимо, перечел трактаты Руссо. М.П. Алексеев объяснил эти слова иначе, указав, что Онегин и Ленский "могли спорить на тему о науке в более общем смысле - ее общественном значении и о результатах ее применения к практической жизни" (Алексеев. С. 7). Противоречия между этими высказываниями нет: обсуждение перспектив науки в 1820-х гг. неизбежно связывалось с вопросами о роли и путях цивилизации и историческом прогрессе.

  XVI, 5 - И предрассудки вековые... - Учение о предрассудках занимало большое место в социологической концепции философов-просветителей XVIII в. Считая человека добрым и разумным по природе, просветители объясняли зло порождением деспотизма и суеверия ("Везде неправедная Власть / В сгущенной мгле предрассуждений Воссела..." - II, 45-46). Напротив, романтизм с его уважением к традиции полемически по отношению к мысли XVIII в. отыскивал в предрассудках положительное содержание древней мудрости. См. ниже.

  XVI, 11 - Отрывки северных поэм... - Север - обычное метонимическое название в поэзии для России. Ленский читал Онегину русские романтические поэмы. Мнение, согласно которому "северные поэмы" - это "Песни Оссиана", стилизованные Макферсоном, неубедительно. Переводы Оссиана на русский язык А. Дмитриева, Е.И. Кострова, С. Филатова в эпоху ЕО безнадежно устарели. Нет оснований полагать, что Ленский читал Онегину их или какие-либо другие русские переводы (см.: Маслов В.И. Оссиан в России (библиография). Л., 1928). Речь явно идет и не о французских переводах, чтение же подлинника, видимо, можно исключить. Подтверждение толкования "северных" как "русских" можно видеть в черновом варианте стиха: "Отрывки из своих баллад" (VI, 279).


  XVIII, 11 - Так точно старый инвалид... - Инвалид в языке начала XIX в. равнялось по содержанию современному "ветеран".


  XX-XXII - Строфы написаны в ключе романтической элегической поэзии и представляют собой пересказ бытовой ситуации (детство Ленского, его отъезд, дружба отцов-соседей и пр.) языком штампов русской романтико-идиллической поэзии 1810-х - 1820-х гг. В середине XXII строфы образы типа "игры золотые", "густые рощи", "уединение", "тишина", которые от постоянных повторений превратились в клише-сигналы элегико-идиллического стиля, сменяются олицетворениями (графически выражается в заглавных буквах): "Ночь", "Звезды", "Луна". Комментарием к этим строфам может быть отрывок из указанной выше статьи Кюхельбекера (Кюхельбекер. С. 457). Ср.: "И нечто, и туманну даль" (2, X, 8).

  XXII, 4 - Его цевницы первый стон. - Перифраз, означающий: "его первые стихотворения".

Цевница - свирель, дудочка, символ идиллической поэзии.

  XXII, 9-14 - Луну, небесную лампаду... - Контрастное столкновение "поэтического" и демонстративно-прозаического образа луны раскрывает литературную условность стиля предшествующих строф.


  XXIII, 8 - Всё в Ольге... но любой роман... - Имя Ольга встречалось в литературных произведениях с "древнерусским колоритом" (ср., например, "Роман и Ольга", повесть А.А. Бестужева, опубл. в "Полярной звезде" за 1823 г.). Внешность Ольги повторяет распространенный стереотип "белокурые волосы" (Руссо Ж.-Ж. Юлия, или Новая Элоиза // Избр. соч. М., 1961. Т. 2. С. 15). "Светлые Лизины волосы" ("Бедная Лиза" - Карамзин-2. Т. 1. С. 613).

"Не так приятна полная луна, восходящая на небе между бесчисленными звездами, как приятна наша милая Царевна, гуляющая по зеленым лугам с подругами своими; не так прекрасно сияют лучи светлого месяца, посеребряя волнистые края седых облаков ночи, как сияют златые власы на плечах ее; ходит она как гордый лебедь, как любимая дочь Неба; лазурь эфирная, на которой блистает звезда любви, звезда вечерняя, есть образ несравненных  глаз ее" (Карамзин Н.М. Прекрасная Царевна и щастливой карла // Соч. СПб., 1848. Т. 3. С. 27);
ср. об Ольге: "Кругла, красна лицом она, / Как эта глупая луна..." (3, V, 10-11); "...читатели - вдобавок к голубым глазам, к нежной улыбке, стройному стану и длинным волосам каштанового цвета - могут вообразить полное собрание всего, что нас пленяет в женщинах..." ("Рыцарь нашего времени", - Карамзин. Т. 1. С. 777). В черновом варианте третьей главы имелся портрет Ольги:
 
Как в Раф<аэлевой> М<адонне>
<Румянец  да> невинный <взор> (VI, 307).


  XXIV, 1 - Ее сестра звалась Татьяна... - К этому стиху П сделал примечание: "Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например: Агафон, Филат, Федора, Фекла и пр., употребляются у нас только между простолюдинами" (VI, 192). Подсчеты В.А. Никонова (к сожалению, проведенные на частичном материале) показывают резкое разделение женских имен XVIII - начала XIX в. на "дворянские" и "крестьянские". Агафья, Акулина, Ирина, Ксения, Марина и др. были, в основном, крестьянскими именами, а Александра, Елизавета, Ольга, Юлия - дворянскими. Имя "Татьяна" встречается у крестьянок от 18 до 30 (по различным уездам) раз на тысячу, а у дворянок - лишь 10 (Никонов В.А. Имя и общество. М., 1974. С. 54). Можно было бы установить и более тонкое различие (хотя отсутствие исчерпывающих данных побуждает относиться к выводам с осторожностью): в интересующую нас эпоху несомненно различие в именах петербургского (в особенности придворного) круга и провинциального дворянства.

Первые тяготеют к именам, имеющим французские параллели - ср. подчеркивание комической неестественности такой замены для имени Татьяна в стихах:
 

И смело вместо belle Nina
Поставил belle Tatiana * (5, XXVII, 13-14)
* При такой замене русское йотированное "а" ("я") распадалось на две самостоятельные гласные фонемы "i" и "а", что делало звучание имени неестественным для русского, обнаруживая комическую неумелость стихов Трике.
Вторые сближаются с "крестьянскими" (т. е. с основной массой имеющихся в православных Святцах имен). Когда занимавший блестящее положение в петербургском свете молодой флигель-адъютант В.Д. Новосильцев сделал предложение провинциальной барышне Черновой, мать отговаривала его и "смеясь говорила: «Вспомни, что ты, а жена твоя будет Пахомовна». Ибо отец ее был в СПб. полицмейстером Пахом Кондратьевич Чернов" (из записной книжки А. Сулакадзева, цит. по: Лотман Ю. Кто был автором стихотворения "На смерть К.П. Чернова" // Русская литература. 1961. № 3. С. 154). Родственник Черновых Рылеев был Кондратий Федорович.

Следует, однако, учитывать, что, кроме бытовых закономерностей в распределении имен, имелись и специфически литературные, поскольку в литературе начала XIX в. имена подчинялись стилистическим закономерностям. Элегиям подобали условные имена, образованные по античным образцам (типа "Хлоя", "Дафна"), в романсе или эротической поэзии допускались "французские" Эльвина, Лизета, Лилета. Роман допускал "русские", но "благородные" имена для положительных героев: Владимир, Леонид; "комические" для "характерных" персонажей: Пахом, Филат. Среди имен, даваемых отрицательным персонажам, было и Евгений. Имя Татьяна литературной традиции не имело.


  XXVII, 1-4 - Но куклы даже в эти годы... Серьезное поведение в детстве, отказ от игр - характерные черты романтического героя. Ср. в мемуарах Завалишина: "Говорят, что я был всегда серьезным, никогда сам по себе не играл и даже не имел игрушек <...> я выходил летом нередко на балкон ночью и смотрел на небо, как бы стараясь отгадать что-то" (Завалишин Д.И. Записки декабриста. СПб., 1906. С. 10). Ср. в строфе XXVIII (1-4):
 

Она любила на балконе
Предупреждать зари восход.

  XXVII, 6-7 - ...страшные рассказы / Зимою в темноте ночей... - Обычай рассказывать страшные истории укоренился в литературной среде, связанной с романтическими тенденциями. Интересным примером записей "страшных рассказов", которыми обменивались посетители одного из петербургских литературных салонов в 1830-е гг., является кн.: <Селиванов И.В.>. Воспоминания прошедшего. М., 1868. Вып. 1, 2, содержащая повести о загробном явлении Д<ельвига>, о танцующей мебели - вариант слуха, зафиксированного в дневнике П, - о любви Надеждина к Сухово-Кобылиной и пр. "Страшные рассказы" связывались со сказочной традицией, и романтический интерес к ним истолковывался как признак близости к народу. Традиция "страшных рассказов" имела общеромантический характер - к ней относился устный рассказ Байрона (см. yb;t), к ней же следует отнести и устную новеллу П "Уединенный домик на Васильевском" (см. yb;t).


  XXIX, 3-4 - Она влюблялася в обманы / И Ричардсона и Руссо. - Ричардсон Самуил (1689-1761) - английский романист, автор романов "Памела, или Вознагражденная добродетель" (1740), "Кларисса Гарлоу" (1748) и "Грандиссон" (1754). Популярные в XVIII в., эти романы читались в русской провинции еще и в начале XIX столетия. Имелись русские переводы: "Английские письма, или История кавалера Грандиссона, творение г. Ричардсона сочинителя Памелы и Клариссы" (пер. с франц. А. Кондратовичем. СПб., 1793-1794); "Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов, истинная повесть, английское творение г. Рихардсона" ([пер. с франц. Н.П. Осипова и П. Кильдюшевского]. СПб., 1791-1792); "Памела, или Награжденная добродетель. Аглинская нравоучительная повесть, соч. г. Рихардсоном" (пер. с франц. [П.П. Чертковым]. СПб., 1787; другой перевод вышел в Смоленске в 1796 г.). Однако Татьяна, видимо, читала по французскому переводу. П прочел "Клариссу" в 1824 г. по-французски в переводе Прево по экземпляру, хранящемуся в библиотеке Тригорского.

Обманы... Руссо - роман "Юлия, или Новая Элоиза", см. yb;t.


  XXX, 3-4 - Не потому, чтоб Грандисона / Она Ловласу предпочла... - Примечание П/B>: "Грандисон и Ловлас, герои двух славных романов" (VI, 192). Первый - герой безукоризненной добродетели, второй - коварного, но обаятельного зла. Имена их сделались нарицательными.

  XXX, 5 - Но встарину княжна Алина... - Имени Алина в православных Святцах нет, следовательно, оно не могло быть дано при крещении. Княжну, вероятно, звали Александрой. Алина - героиня баллады Жуковского "Алина и Альсим" (1814).

  XXX, 6 - Ее московская кузина... - Московская кузина - устойчивая сатирическая маска, соединение провинциального щегольства и манерности. П писал брату от 24 января 1822 г.: "...как тебе не стыдно, мой милый, писать полу-русское, полу-французское письмо, ты не московская кузина" (XIII, 35); в письме А.А. Бестужеву о "Горе от ума": "Софья начертана не ясно: не то <----->, не то московская кузина" (XIII, 138).

  XXX, 14 - Игрок и гвардии сержант. - Ср. "О сержантах гвардии, этой особенной касте людей, которых давно уже нет, можно бы было многое сказать; но они так верно в своих семи жилетах изображены в «Лебедянской ярмарке», что об этом и говорить не хочется" (Брусилов Н.П. Воспоминания // Помещичья Россия... С. 18). В комедии А.Д. Копиева "Обращенный мизантроп, или Лебедянская ярмонка" (1794) среди действующих лиц - два гвардии сержанта: Затейкин и Простофилин, изъясняющиеся на смеси французского и русского языков.

"Затейкин: <...> Она жа, так сказать, и прекрасная, ды по нашему, по-питерски емабль! то уж емабль! <...> Ma пренсес, суете ву de apelcins?" (Русская комедия и комическая опера XVIII в. М.; Л., 1950. С. 516); "емабль" (искаж. франц.) - "мила"; "ма пренсес..." и т. д. (искаж. франц.) - "Княгиня, желаете ли?", каламбурно сочетаемые с русскими омонимами.

Вводя на периферии повествования устойчивые сатирические маски московской кузины и гвардии сержанта, П намечает для ЕО принцип - включение в фон романа устойчивых традиционных образов или общеизвестных персонажей из других литературных произведений. "Гвардии сержант" как характерный тип русской жизни XVIII в. введен П в "Капитанскую дочку": "Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости маиора гвардии князя Б., близкого нашего родственника" (VIII, 279). Коллизия: Прасковья Ларина - "Грандисон" - Дмитрий Ларин - имела ряд литературных параллелей. Ближайшей была ситуация "Рыцари нашего времени" Карамзина:

"Отец Леонов был русской коренной дворянин, израненный отставной Капитан, человек лет в пятьдесят, ни богатой, ни убогий, и - что всего важнее - самой добрый человек <...> После Турецких и Шведских кампаний возвратившись на свою родину, он вздумал жениться - то есть, не совсем вовремя - и женился на двадцатилетней красавице, дочери самого ближнего соседа <...> должен, в изъяснение душевной ее любезности, открыть за тайну, что она знала жестокую; жестокая положила на нее печать свою - и мать героя нашего никогда не была бы супругою отца его, естьли бы жестокий в Апреле месяце сорвал первую фиялку на берегу Свияги!.." (Карамзин. Т. 1. С. 756).
Соотношение этих эпизодов имеет двойной смысл: с одной стороны, пушкинский текст выглядит как реально-бытовое содержание условно-литературных описаний Карамзина: П как бы переводит литературу на язык действительности. С другой - поколение матери Татьяны, княжны Алины и "Грандисона" ведет себя в жизни, руководствуясь образцами предромантических романов. Архаическая литература для П - часть архаической действительности и в этом смысле сама обладает реальностью. Для понимания пушкинских героев необходимо чувствовать их соотношение с персонажами Карамзина. Сопоставление интересно и в другом отношении: П сохранил и возрастное соотношение между героями, и время их брака - начало 1790-х гг. Важно и то, что, говоря об отце Леона, Карамзин подчеркнул, что он не был "известным дядею Тристрама Шанди" (выделено Карамзиным - Ю.Л.), а был русский барин, "добрый по-своему, и на русскую стать" (Карамзин. Т. 1. С. 757). Сопоставление отца Леона с Дмитрием Лариным бросает известный отсвет на стерниански-гамлетовскую характеристику последнего Ленским.


  XXXI, 10 - С супругом чуть не развелась - современники улавливали в этом стихе романтическую гиперболу ученицы княжны Алины. О реальном разводе супругов в этой ситуации, конечно, не могло идти и речи. Для развода в те годы (брак родителей Татьяны падает на 1790-е гг.) требовалось решение консистории (духовной канцелярии), утвержденное епархиальным архиереем (с 1806 г. все дела этого рода решались только Синодом). Брак мог быть расторгнут лишь при наличии строго оговоренных условий (прелюбодеяние, доказанное свидетелями или собственным признанием, двоеженство или двоемужество, болезнь, делающая брак физически невозможным, безвестное отсутствие, ссылка и лишение прав состояния, покушение на жизнь супруга, монашество). Известны случаи, когда личное вмешательство царя или царицы решало бракоразводное дело в нарушение существующих законов. Однако очевидно, что все эти пути были для Прасковьи Лариной закрыты, равно как и многочисленные, но дорогостоящие способы обхода законов ценою взяток или вмешательства вельможных заступников. Единственное, что могла реально предпринять мать Татьяны для расторжения брака, - это уехать от мужа к родителям. Такое фактическое расторжение супружеских отношений было нередким. Длительная раздельная жизнь могла быть для консистории аргументом в пользу развода. См.: Загоровский А. О разводе по русскому праву. Харьков, 1884. С. 282-393.

  XXXI, 13-14 - Привычка свыше нам дана: / Замена счастию она. - Заключительная сентенция представляет пересказ высказывания из романа Шатобриана "Рене" (1802): "Если бы я имел безрассудство верить еще в счастье, я бы искал его в привычке", которое сам автор дал во французском его оригинале в качестве примечания к этим стихам (VI, 192). Судя по черновым наброскам (VI, 346), П одно время думал вложить сентенцию Шатобриана в уста Онегина во время его объяснения в саду с Татьяной. Сопоставив сходные по содержанию, но резко противоположные по стилю высказывания свое и Шатобриана (контраст достигался тем, в частности, что романтической прозе французского писателя были соположены бытовые и обыденные по интонации стихи автора ЕО), П достигал эффекта стилистического диалога между текстом и примечаниями.


  XXXII, 11 - Вела расходы, брила лбы... - Брить лбы - сдавать крестьян в рекруты. При приеме рекрута ему сбривали спереди волосы. По указам 1766 и 1779 гг. дворяне могли во всякое время года сдавать в любом угодном им количестве своих крестьян в солдаты, получая за лишних рекрутов квитанции, которые можно было предъявить в будущие наборы. Это превратило "бритье лбов", с одной стороны, в меру наказания: помещик мог в любое время оторвать неугодного ему крестьянина от семьи и сдать - практически навсегда - в солдаты. С другой - сдача рекрутов сделалась доходным, хотя и официально запрещенным промыслом: квитанции у помещика охотно покупали другие помещики, не желающие расставаться со своей рабочей силой, или даже богатые крестьяне (а иногда и "мир" в складчину), чтобы избавить своего парня от рекрутчины. Помещая "бритье лбов" в разряд хозяйственных мероприятий, П иронизирует по поводу способов хозяйствования обычного помещика. В черновом варианте крепостническая практика Прасковьи Лариной была подчеркнута резче:
 

Секала <----->, брила лбы;
Служанок секла, брила лбы (VI, 295).


  XXXIII, 3 - Звала Полиною Прасковью... - См. ниже. Ср. в "Капище моего сердца, или Словаре тех лиц, с коими я был в разных отношениях в течении моей жизни" И.М. Долгорукова о П.М. Безобразовой: "Прасковья Михайловна, урожденная Прокудина... Я очень любил ее и звал Полиною" (ЦГИАЛ. Ф. № 1337. Оп. 1. Ед. хр. 69. Л. 10 об.).

  XXXIII, 6 - И русской H как N французский... - Читается: "И русский «наш» как эн французский" - "наш" - церковнославянское название буквы "н". См.: Лернер. С. 65; Алексеев. С. 401-402; Рейсер С.А. К чтению 6-го стиха 33-й строфы 2-й главы "Евгения Онегина" // Науч. докл. высш. школы. Филол. науки. 1974. № 3. С. 73-74.


  XXXV - Строфа написана по окончании главы (после даты, которую П поставил в черновике, считая, что глава закончена: 8 Декабря 1823 nuit - VI, 299). Введение ее существенно меняло образы старших Лариных и атмосферу детства Татьяны. Первоначальный сатирический тон, близкий к описанию соседей Онегина, и картина превращения сентиментальной барышни в помещицу-крепостницу были смягчены образом патриархальной с традиционными чертами быта жизни. Резко подчеркнутыми оказались признаки народности в укладе жизни старших Лариных.

  XXXV, 5 - Два раза в год они говели... - Говеть - поститься и посещать церковные службы, подготовляясь к исповеди и причастию в установленные сроки. Ср. описание говения Наташи Ростовой в "Войне и мире" (т. 3, ч. I, гл. 17-18). См. также описание пасхального говения в барском доме:

"Наступила страстная неделя, в которую семейство наше всегда говело. В церковь мы ездили только к обедням; все же другие службы, заутрени и вечерни отправлялись на дому. Кстати замечу, что всеночные под все большие и двунадесятые праздники весь круглый год у нас всегда служились дома <...> В великую субботу с 8 часов утра занимались крашением яиц <...> В сумерки приносили из погреба пасху и выкладывали ее на блюдо, что производилось обыкновенно в девичьей. Вот кулич господский, вот кулич для народа; их тоже выкладывают на блюда и обкладывают кругом красными яичками. Все это повезется в церковь для освящения <...> Вот полночь - все оживает и в доме и на дворе. В доме все уже на ногах: все суетится, хлопочет одеваться <...> Вот и экипажи готовы и поданы к крыльцу. Несколько верховых крестьян и дворовых с фонарями в руках окружают их, готовые освещать путь. С шумными разговорами, то с бранью, то с хохотом рассаживаются девки и дворовые женщины, старики и старухи, по телегам, и весь поезд тихо съезжает со двора <...> По возвращению домой приступали к разговению за семейным столом. Разговлялись пасхою, куличом и яйцами с четверговою солью, шли пить чай <...> Четверговою она называлась потому, что приготовление ее совершалось в великий четверг" (Селиванов. С. 175-181).
XXXV, 6 - Любили круглые качели... - "...качели в виде вращающегося вала с продетыми сквозь него брусьями, на которых подвешены ящики с сиденьями" (Словарь языка П. Т. 2. С. 309). Как любимое народное развлечение русских они описаны еще Олеарием. См.: Олеарий А. Описание путешествия в Московию... СПб., 1906. С. 218-219, который привел и их рисунок. Ср.: Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 379.

  XXXV, 7 - Подблюдны песни, хоровод... - см. с. 650.

  XXXV, 10-11 - Умильно на пучок зари / Они роняли слезки три... - Заря или зоря - вид травы, которой в народной медицине приписывается целебное действие. "Во время троицкого молебна девушки, стоящие слева от алтаря, должны уронить несколько слезинок на пучок мелких березовых веток. Этот пучок тщательно сберегается после и считается залогом того, что в это лето не будет засухи" (Зернова А.Б. Материалы по сельскохозяйственной магии в Дмитровском крае // Советская этнография. 1932. № 3. С. 30). В других географических местностях березки заменяются иными видами растительности *.

* Пользуюсь случаем поблагодарить Б.А. Успенского, любезно поделившегося со мной как этими, так и многими другими сведениями.
См.: Толстой Н.И. "Плакать на цветы" (Этнолингвистическая заметка) // Русская речь. 1976. № 4. С. 27-30; автор, в частности, сопоставляет стихи из ЕО и детали троицкого обряда со строкой С.А. Есенина: "Я пойду к обедне плакать на цветы" ("Троицыно утро, утренний канон..."). "Плаканье на цветы" может быть связано не только с желанием отвратить засуху, но и с обрядом замаливания грехов. Количество веточек в пучке должно соответствовать числу замаливаемых грехов, на каждый следует уронить по слезинке. Ср.:
"Пучок-от связать бы ему с банный веник, - со смехом вмешалась Флёнушка. - Пусть бы его на каждый листок по слезинке положил.

- Прекрати, - строго сказала Манефа. - У Василья Борисыча не столь грехов, чтоб ему целый веник надо было оплакать".

Следует примечание автора:
"У старообрядцев, а также и в среде приволжского простонародья держится поверье, что во время троицкой вечерни надо столько плакать о грехах своих, чтобы на каждый листочек, на каждый лепесток цветов, что держат в руках, кануло хоть по одной слезинке. Эти слезы в скитах зовутся «росой благодати». Об этой-то «росе благодати», говорили там, и в троицкой псальме поется" (Мельников П.И. В лесах. Ч. II. Гл. 13).
П важно было окружить старших Лариных атмосферой обрядов и старого быта.


  XXXV, 12 - Им квас как воздух был потребен... - Квас - принадлежность русской допетровской кухни - считался напитком национальным и простонародным. Казанова, вспоминая Россию, писал: "У них есть восхитительный напиток, название которого я позабыл. Но он намного превосходит константинопольский щербет. Слугам, несмотря на всю их многочисленность, отнюдь не дают пить воду, но этот легкий, приятный на вкус и питательный напиток, который к тому же весьма дешев, т. к. за один рубль его дают большую бочку". (Memoires de J. Cassanova de Seingalt. Paris, 1931. P. 118). Карамзин в письме к Дмитриеву, нарисовав "простонародную" картину, упомянул квас как ее обязательную деталь: "...является моим мыслям дебелый мужик, который чешется неблагопристойным образом или утирает рукавом мокрые усы свои, говоря: «ай парень! что за квас!»" (Письма Карамзина... С. 39). Вяземский передавал слова "одного почтенного старичка" о том, что "в Париже порядочному человеку жить нельзя, потому что в нем нет ни кваса, ни калачей" (Вяземский. С. 133). Поваренные книги XVIII в. дают рецепты нескольких десятков квасов.

  XXXV, 14 - Носили блюда по чинам. - Обычай, согласно которому слуги обносят гостей, предлагая им кушанья в соответствии с иерархией их чинов. При таком порядке малочиновные гости видели перед собой почти пустые блюда, а дорогими винами их вообще иногда обносили. В источниках той поры встречается анекдот, согласно которому нечиновный гость на милостивый вопрос хозяина, доволен ли он обедом, отвечал: "Благодарю, ваше сиятельство, все видел-с". "По чинам" обносили гостей и на обеде у Ростовых: "Гувернер-немец <...> весьма обижался тем, что дворецкий с завернутою в салфетку бутылкою обносил его" ("Война и мир", т. 1, ч. I, гл. 15). В начале XIX в. в петербургском быту этот обычай воспринимался как архаический.


  XXXVI, 13 - Господний раб и бригадир... - Бригадир - военный чин 5-го класса, промежуточный между армейским полковником и генерал-майором, был упразднен в конце XVIII в. После комедии Фонвизина "Бригадир" воспринимался как комическая маска - тип военного служаки.


  XXXVII, 1 - Своим пенатам возвращенный... - Строфа возвращает нас к стилистике элегической поэзии.

Пенаты (древнеримск.) - боги родного очага, переносно - родной дом. Наименование родного дома пенатами было широко принято в поэзии карамзинистов (в том числе и молодого П) после послания Батюшкова "Мои пенаты" (1811-1812).

  XXXVII, 6 - "Poor Yorick!" молвил он уныло... - К этому стиху П cделал примечание: "«Бедный Йорик!»- восклицание Гамлета над черепом шута (см. Шекспира и Стерна)" - VI, 192. П дает двойную отсылку: цитируя слова Гамлета, держащего в руках череп шута Йорика, Ленский, что типично для романтика, осмысляет реальную ситуацию - свое посещение кладбища в родных местах - сквозь призму литературной коллизии: "Гамлет на кладбище". При этом он отождествляет себя с Гамлетом, а покойного соседа, бригадира в отставке, - с шекспировским шутом. Одновременно П отсылает читателей и к "Сентиментальному путешествию" Стерна, также существенному для самосознания Ленского. Ср.: Шкловский В. "Евгений Онегин" (Пушкин и Стерн) // Очерки по поэтике Пушкина. Берлин, 1923. С. 197-221.

Стерн Лоренс (1713-1768) - английский писатель, его романы "Сентиментальное путешествие" (1768) и "Жизнь и мнения Тристрама Шенди" (1759-1767), а также другие сочинения оказали сильное воздействие на карамзинскую школу.


  XXXVII, 9 - Его Очаковской медалью! - Очаковская медаль - медаль за взятие турецкой крепости Очаков, имела форму креста с сильно закругленными концами (из золота) с надписями "За службу и храбрость" и "Очаков взят в декабре 1788". Медаль не была индивидуальной наградой, ее удостаивались все офицеры - участники штурма. Бригадир - генеральский чин, и П вполне мог бы дать герою этого ранга орден. Однако орден - индивидуальная награда - внес бы в облик старшего Ларина черты, выделяющие его из массы. Медаль же подчеркивала неиндивидуализированность героя - "как все" храброго при штурме крепости, "как все" домовитого в отставке.

  XXVII, 14 - Ему надгробный мадригал. - Мадригал - "короткое стихотворение, содержащее восхваление кого-нибудь", здесь: "стихотворение в виде надгробной надписи - эпитафии" (Словарь языка П. Т. 2. С. 531).


  XXXVIII - Строфа, видимо, содержит отклики на речь Боссюэ "О смерти". Бесспорным свидетельством того, что речь эта приходила П на память во время работы над второй главой ЕО, служит прямая цитата из нее в наброске строфы XIVa (ср.: "Чтож мы такое!.. боже мой!" - VI, 276).

Боссюэ Жак-Бенинь (1627-1704) - французский проповедник и религиозный публицист, речи его считались образцами ораторской прозы.


  XL, 3 - Быть может, в Лете не потонет... - Лета (древнегреч. миф.) - река забвенья, разделяющая царства живых и мертвых. Строфа содержит намек на стихотворение Батюшкова: "Видение на берегах Леты", в котором стихи бездарных поэтов тонут в Лете.

  XL, 14 - Потреплет лавры старика! - выражение лицейского учителя П А.И. Галича, обозначающее чтение произведений классического поэта. Ср.: "Примусь опять за Гомера; пора, как говаривал Галич, потрепать старика" (Кюхельбекер. С. 94).