На исходе шестидесятых Беттельгейм говорил о трех катастрофах, которые пережило его поколение и в которых оно переламывалось и формировалось, -- это первая мировал война, Освен- цим и Хиросима. Добавлю экспатриацию и необходи- мость вполне взрослым человеком опять иачинать жизнь едва ли не с начала, в иной цивилизации, в другой языковой среде. Двадцать катастрофических лет потребовали еще как минимум двух десятилетий на свое осмысление. Он был одним из свидетелей случившего- ся с миром (и с его собствен-, ным миром), нашел в себе мужество стать исследова- телем произошедшего и сумел помочь своим современникам признать и осоэнать ими пережитое.
В октябре 1943 года в американском "Журнале патологической и социальиой психологии" (издании узкоспе- циальном) появилась ставшая тут же знаменитой статья
Беттельгейма о повседневном существовании в нацистских лагерях -- Индивидуальное и массовое поведе- ние в экстремальных ситуа- циях". После этого едва ли не каждая публикация ученого на протяжении последующих пяти десятилетий станови- лась общественным событи- ем. Так было с книгой "Одной любви мало" (1950) о лечении детского аутизма, с "Симво- лическими ранами" (1954) о проблемах и ритуалах муж- ского созревания, "Сведущим сердцем" (1960), рассказывав- шем о личности в условиях тоталитарного госудауства, " Чарами у нас на службе" (1977), посвященными симво- лике и психотерапевтической роли волшебных сказок, "Сносными родителями" (1990) и так далее, и так далее. Думаю, мало кто еще в ХХ веке заслужил такую прижизненную славу врачева- теля душ и мало кому в этом столетии она принадле- жала до такой степени заслуженно.
Публикуемая статья увидела свет в "Американском журна- ле экономики и социологии" в 1952 году. Перевод сделан по книге "Выживание и другие эссе" (1979). Ни русском языке появляется впервые (публикуется в сокращении).
Борис Дубин
Прежний деспотический правитель либо не требовал от подданных добровольно- го согласия, то есть внутреннего одоб- рения своих взглядов и методов, либо не имел возможности подкрепить по- добные требования силой. Предполага- лось, что тирану подчиняются все; но, поскольку это было так, он уже, как правило, не слишком заботился о том, что про него. думают подданные, лишь бы они держали свои мысли при себе, -- и не в последнюю очередь потому, что не мог обнаружить, о чем они, собст- венно, думают.
В тоталитарных государствах нашего времени средства массовой коммуника- ции обладают почти неограниченными возможностями воздействовать на мыс- ли каждого. Сегодняшняя технология обеспечивает наблюдение за любым ша- гом частного лица. Это и многое другое позволяет тоталитарной диктатуре ут- верждать, что подданные свободны в своих мыслях, -- а нынешняя техноло- гия и массовое общество с неизбежнос- тью требуют этого во многих областях приложения человеческих сил -- и тем не менее добиваться, чтобы подданные придерживались убеждений, которые им считает нужным внушить государство. Так что при диктатурах прошлого можно было существовать внутри систе- мы и поддерживать известную независи- мость мыслей, а нередко и определен- ных действий, сохраняя уважение к себе, тогда как в современном тоталитарном государстве сохранять это самоуважение и вместе с тем жить во внутреннем противодействии системе невозможно. Практически каждый сегодняшний нон- конформист стоит перед выбором: или выказать себя врагом этой власти, под- вергшись преследованиям и чаще всего уничтожению, или исповедовать на лю- дях то, что глубоко ненавидишь и пре- зираешь втайне.
Нацистское приветствие ввели имен- но для того, чтобы, сталкиваясь друг с другом в местах публичных и частных встреч: в ресторанах, вагонах железной дороги, конторах, на заводах или просто на улицах -- без труда опознавать тех, кто все еще цепляется за устаревшие "демократические" формы приветствия друзей. Для приверженцев Гитлера еже- дневно и многократно повторяемое при- ветствие служило выражением уверен- ности в себе, свидетельством господства. Всякий раз, как законопослушный субь- ект его повторял, его "я" укреплялось. Для противников режима -- совсем наоборот. Встречая кого-то в публичном месте, нонконформист всякий раз пере- живал состояние, разрушавшее его "я" и ослаблявшее целостность личности. Если бы приветствию сопротивлялось лишь его сверх-Я, ему было бы легче, но приветствие раскалывало надвое именно его "я", задача которого, согласно пси- хоаналитической теории, -- обеспечи- вать внутреннее и внешнее благополучие индивида, и прежде всего -- его выжива- ние, служа посредником между внеш- ним и внутренним миром и приводя их в соответствие друг другу.
Оставалось одно: убедить себя, что приветствие как бы не в счет, поскольку по нормам окружающей реальности при- ходится на него отзываться, если не хочешь попасть в гестапо. Целостность личности определяется соответствием ее поступков убеждениям. Поэтому сохра- нить целостность, отдавая приветствие, можно было только перестав считать подобное приветствие недопустимым.
А это еще больше закабаляло, по- скольку приветствовать надо было по многу раз в день, и не только официаль- ных лиц -- скажем, учителя, полицей- ского, почтальона, но и ближайших дру- зей. Даже зная, что друг с тобой заод- но -- а полагаться на друзей можно было далеко не всегда, -- приходилось учитывать других. Стоило ли осложнять положение случайно встреченного чело- века, отступая от нормы? Поскольку обо всех отклонениях в приветствии требо- валось неукоснительно сообщать влас- тям, нарушитель ставил под удар не только себя, но и другого. Так против- ника нацизма вынуждали или стано- виться мучеником, испытывая тем са- мым смелость и убежденность других, или терять уважение к себе.
Если сознание в конфликте с бессо- знательным, это немедленно скажется ) на содержании снов. Типичный слу- чай -- сон одного свидетеля первых лет фашизма: он решается открыто выразить свой протест против нацистского режи- ма. Повинуясь тому, что сознание счи- тает его моральным долгом, он прини- мается во сне за протестующее письмо. Но, отправив его по почте, понимает, что послал в заботливо запечатанном конверте чистый листок бумаги. Дело здесь не только в том, что герой совер- шает типичную ошибку "по Фрейду" и справедливая тревога за себя заставляет его поступить наперекор сознательным намерениям; во сне ему открывается, что эта тревога -- скажем иначе, самоза- щита -- рано или поздно победит его убеждения. Человек даже во сне пони- мает, к каким разрушительным для его самоуважения последствиям ведут по- добные внутренние конфликты и спосо- бы, которыми реальность принуждает их так или иначе разрешать. Сначала он чувствовал себя очень гордым, решив- шись-таки выразить протест, а потом -- глубоко пристыженным, не сделав этого. В конце концов, сон оставил в нем чувство униженности и стыда за себя.
Душевный конфликт в связи с гитле- ровским приветствием переживали мно- гие немцы. Это находило бессознатель- ное выражение в снах, один из которых я здесь приведу. Вскоре после прихода Гитлера к власти некий фабрикант уви- дел во сне, что его предприятие посеща- ет Геббельс. "Перед строем рабочих я должен был вскинуть руку в нацистском приветствии. Мне понадобилось полча- са, чтобы поднять ее сантиметр за сан- тиметром... И вот я стоял на собствен- ной фабрике, с поднятой рукой, торча перед своими рабочими. И стоял так, пока не проснулся".
Зтот в корне не принимавший нациз- ма человек решал во сне ту же пробле- му, которая занимала и его сознание: должен -- и сможет ли -- он поступить- ся своими убеждениями ради того, что- бы сохранить за собой фабрику? (В первые годы гитлеровского режима от- каз от фашистского приветствия еще не угрожал жизни, касаясь лишь благосо- стояния.) Сон предсказывал, каким ско- рее всего будет итог, воспринятый, од- нако, с глубочайшим отвращением. По словам героя, борьба во сне за то, чтобы поднять руку, "переломила ему позво- ночник". Позвоночный столб -- обыч- ная метафора твердых убеждений и дей- ствий в согласии с ними. Сон приот- крыл сновидцу то, что он знал, но таил от себя: только он сам может перебить себе моральный хребет, никакому режи- му это не под силу. Не Геббельс заста- вил его поднять руку в приветствии -- он сам принудил себя это сделать, чтобы не выдать своих разногласий с систе- мой. Факт, что режим способен заста- вить людей делать такое с самими со- бой, показьвает, до каких разрушитель- ных последствий доводит его воздейст- вие.
Сны активно сражавшихся с системой и потому не осаждаемых внутренними вопросами, решаться на это или нет, были совсем иными. Не то чтобы эти люди вовсе не ведали тревог: им, ска- жем, снилось, что их поймали и пытают гестаповцы, -- опасность вполне реаль- ная. А в другой раз им могло приснить- ся, что они победили. Так или иначе, им не снилось, что они вынуждены, переламывая собственные убеждения, подчиниться врагу.
Сказанное о фашистском приветствии относится, конечно, и к другим повсе- дневным чертам нацистского режима. Приведу еще один пример из жизни школьницы. Однажды ей с одноклас- сницами предложили участвовать в пере- писи населения. Уклониться значило опять-таки рисковать своим и семейным благополучием, при том что внешне предложение выглядело вполне безобид- ным. Но, уже участвуя в переписи, де- вочка вдруг почувствовала, как что-то в ней сопротивляется заданию -- расспро- сить о подробностях существования од- ной еврейской семьи. Она поняла, что собеседники ненавидят ее как предста- вительницу режима, и это вызвало в ней озлобление -- озлобление против них. Тут она догадалась, что именно этого и добивался от нее режим, и оценила его способность вызывать чувства наперекор воле. Это пробудило в ней презрение к себе. Теперь она ненавидела себя за участие в программе, направленной под видом переписи -- против евреев. Конечно, она ненавидела режим, кото- рый вверг ее в это безвыходное положе- ние, но еще больше -- себя. Это окон- чательно разрушало в ней остатки само- уважения.
Так тоталитарный режим почти еже- дневно ставил человека перед требова- ниями, которые он должен бьп либо испалнять, либо рисковать собственной гибелью. Многие противники системы, подчиняясь подобным требованиям, на- чинали ненавидеть и ее, и самих себя. Вскоре зто ввергало их в тяжелейший внутренний конфликт: действовать ли по убеждениям и рисковать, либо ос- таться в безопасности, но чувствовать, что трусишь и предаешь самое дорогое. Режим, нимало не трогаясь их ненавис- тью, продолжал себе существовать, тогда как они по-настоящему мучились невоз- можностью примирить явное поведение и скрытые ценности; тем самым режим оказывался разрушительным для их це- лостности, а также -- поскольку они поступали вопреки убеждениям -- и для их уважения к себе. И самоуважение, и целостность личности -- это, подчеркну, единственные психологические подпор- ки, которые способны поддерживать нас, давая силу жить в мире, постоянно уг- рожающем уничтожением.
Чаще всего противник системы не находил избавления даже внутри собст- венной семьи. Семьи, целиком состоя- щие из антифашистов, были крайне ред- ки. Особенно чувствительными к вну- шению -- в школе, в юношеских гитле- ровских организациях -- оказывались дети. Их убеждали следить за родителя- ми и сообщать властям. Подчинялись немногие. Но дети тех, кто держался антифашистских взглядов, попадали в трудный конфликт между привержен- ностью родителям и обязанностями по отношению к государству, которое учи- ло их, что выдать изменника -- долг каждого. Подобные конфликты мучили ребенка, и он начинал ненавидеть всех, кто вверг его в такие психологические тупики.
Рано или поздно ребенок озлоблялся против политических убеждений роди- телей, если не против них самих, ведь именно они создавали для него все эти проблемы. С другой стороны, и родите- ли, понимая давление, оказываемое на их ребенка, старались скрывать свои подлинные взгляды, не то чтобы опаса- ясь предательства, но не желая ослож- нять жизнь ребенку. Поэтому даже дома и в кругу семьи невозможно было изба- виться от лицемерия: оно сопровождало и в четырех стенах, в самых задушевных проявлениях семейной жизни.
Лишь убежденные нацисты были со- гласны друг с другом во всем, и это еще тесней сплачивало ссмьи приверженцев режима. Противникам же приходилось, напротив, сражаться не только с самой системой, но куда чаще -- друг с дру- гом, и если не по принципиальным вопросам, то хотя бы по обиходным мелочам. Всегда оставалась одна беспо- коящая проблема: как сопротивляться, не подвергая опасности всю семью, и мучительный вопрос, имеет ли человек право рисковать свободой, благополучи- ем и самим существованием партнера или ребенка ради собственных полити- ческих и моральных убеждений.
В подобных политических разногла- сиях внутри семьи рано или поздно выносились на поверхность и получали запоздалое оправдание все прежние се- мейные конфликты, которые сами по себе не имели с политикой ничего об- щего: раздоры между мужем и женой, родителями и детьми, братьями и се- страми. Вот лишь один пример.
Жена некоего высокопоставленного правительственного чиновника придер- живалась непримиримых антифашист- ских взглядов. Ее муж, неплохой в об- щем человек, не принимал многое из того, с чем по положению был вынуж- ден мириться. Обеспеченная супруга могла не работать и не работала, а потому имела возможность уклониться и от неприятного ей гитлеровского при- ветствия, и от тех либо иных из бесчис- ленных официальных и партийных обя- занностей (они практически не различа- лись), которые, соответствуя требовани- ям системы, приходилось выполнять ее мужу.
Разумеется, никто в семье не хотел, чтобы глава семейства поступился своим положением и тем самым вверг родных в крайнюю нищету. А заподозри госу- дарство, что у него все эти годы было на уме, семья подверглась бы публичному остракизму, кто-то, вероятно, и откры- тым преследованиям. Пользуясь удобст- вами, которые давало ей и всей семье внешнее сотрудничество мужа с нацис- тами (включая возможность не появ- ляться на улице и не отдавать приветст- вие, а потому и не входить в конфликт с собственными ценностями), супруга резко критиковала мужа за то, что он изменяет своим убеждениям. Спор под- питывался и обострялся старыми раз- ногласиями между супругами, давно уже избегавшими друг друга.
Обида на жену, которая его критикует и стыдит, постепенно отвращала отца семейства и от ее антифашистских взгля- дов. Страх, что они обнаружатся и под- вергнут опасности всех, давал дополни- тельный повод раздражаться на жену, чьи убеждения и поступки замыкают семейство в изоляции, еще больше ос- ложняя официальное общение героя с сослуживцами. Поскольку дома на него, ради сохранения статуса попросту сле- довавшего официальной политике, смот- рели свысока, тогда как вне дома его внешнюю приверженность системе, на- против, горячо одобряли, у главы се- мейства постепенно, но неуклонно ис- чезали те мысленные увертки по поводу режима, которые так отяжеляли ему слу- жебную и домашнюю жизнь. В итоге наш герой, как ни трудно это было, примирился с режимом. Тем самым он проявил, наконец, приверженность соб- ственным ценностям, как жена -- сво- им, то есть как бы сделал то, чего она от него столько времени требовала. И те- перь он уже не чувствовал себя ниже ее, жившей все эти годы в согласии со своими ценностями; больше того, он даже мог испытывать моральное превос- ходство над нею, как прежде она над ним: ведь, отвергая его политические взгляды, она тем не менее не отказыва- лась пользоваться тем, что ему эти взгля- ды давали.
Дети разделились между матерью и отцом. Сыновья давно приняли нацизм, поэтому после обращения отец, прези- раемый женой и дочерью, стал пользо- ваться полной поддержкой мужской по- ловины; теперь он был уже не так оди- нок. Сыновья не поддерживали взглядов матери, но и не придавали им особого значения, считая ее несовременной, не- просвещенной и старомодной особой. Дочь же целиком встала на сторону матери и, как она поняла поздней, не столько по несогласию с отцом, сколько из соперничества с братьями; кроме того, ценности матери казались ей очень при- влекательными, а последовательность в их отстаивании не могла не впечатлить девочку.
Став старше, дочь поняла, что поли- тические разногласия родителей уходи- ли корнями в их давнюю семейную размолвку. Раздор между близкими был для дочери очень болезнен, она хотела, чтобы в доме царил мир. В ней нараста- ло озлобление против политики, а по- литические взгляды все больше пред- ставлялись простым оружием в борьбе одного человека с другим, ведь полити- ка лишила ее семейной жизни, в кото- рой она так нуждалась. Но поскольку все, относящееся к политике, казалось ей в равной мере отвратительным, она теряла и свои антифашистские -- или продемократические -- убеждения.
В конце концов дочь хотела одного: чтобы семья снова сплотилась и родите- ли жили дружно. В отрочестве она по- няла, что взгляды ее матери объединить семью не сумеют; из-за них отцу при- дется лишиться работы, а она и братья не смогут поступить в университет. Она все еще восхищалась матерью, верной своим убеждениям, но вместе с тем и ненавидела ее, разрушившую единство семьи. Зто ввергало девочку в глубокий внутренний конфликт, у истоков кото- рого лежал конфликт между родителями.
Дочь росла, росли и ее способности оценить ситуацию трезво. Она увидела, что мать порвала все связи с миром, оставшись -- ради верности своим убеж- дениям -- совершенно одинокой даже в собственном доме. Девочка чувствовала, как ей все труднее расходиться во взгля- дах со сверстниками, и в конце концов признала нацизм. Отвергнув все, что отстаивала мать, дочь освободилась от внутреннего конфликта между восхище- нием смелостью матери и обидой на нее за раскол семьи. Перелом освободил ее и от конфликта между собственными ценностями и требованиями общества. Она впервые чувствовала глубокое ду- шевное успокоение, однако приписыва- ла эту новую способность наслаждаться жизнью не разрешению застарелого внут- реннего конфликта, а более позитивно- му взгляду на мир, который внушил ей воспринятый нацизм, что еще раз гово- рило в его пользу.
Как видим, на самом грубом, внеш- нем уровне привлекательность тоталита- ризма в том, что, примиряясь с ним, достигаешь согласия с ближними и ос- тальным миром, переставая тем самым бытьь чужаком. На более глубоком -- или высоком -- уровне тоталитаризм притя- гателен тем, что восстанавливает внут- реннюю целостность человека, подвер- гающуюся опасности, когда он вынуж- ден поступать вопреки собственным чув- ствам. На некоторых людей потребность в разрешении этого противоречия дави- ла так сильно, что они шли на само- убийство. Другие попадали в руки геста- по как бы из-за случайной небрежности, подсознательно мотивированной жела- нием покончить с этим противоречием, даже если придется отправиться в конц- лагерь. Но подавляющее большинство прежних антифашистов сложили оружие и встали на сторону режима. Не присо- единяясь к партии и не разделяя до конца ее ценности, они стали видеть в режиме некие светлые стороны, хоть и сохранили критическое отношение к некоторым аспектам системы.
Фашистское приветствие -- столь мало- значительная, но оказывающая такое воздействие на людей деталь системы, -- касалось лишь внешнего поведения, как и настенная карикатура на Гитлера или, скажем, в других обстоятельствах -- на Сталина. Они приобретали чудовищную важность лишь потому, что всякий день и час сознательной жизни напоминали нонконформисту о его неспособности жить в согласии со своими ценностями. При всей психологической грубости по- добных механизмов вряд ли кто станет отрицать их высочайшую эффективность.
Были нити и потоньше. Столь мощ- ная сила контроля извне возобновляла в человеке детские взгляды и чувства. Толь- ко в детстве другие люди -- родители -- обладают подобным могуществом ввер- гать нас в безнадежные внутренние кон- фликты, если наши желания расходятся с их собственными. Вначале ребенок, как и нонконформист, противится кон- тролирующей его силе. Но она столь же велика, сколь и притягательна (в конце концов, ничто так не удается, как ус- пех! }, и чем господство над ребенком успешнее, тем большей привлекатель- ностью оно обладает, в конце концов усваиваясь в качестве сверх-Я.
Стоит на минуту задуматься о системе воспитания в стране перед приходом Гитлера к власти, о системе, в которой ребенка всюду видят, но никогда не слышат, и мы легко поймем особую притягательность гитлеровского режима для немецкого юношества. Почти в лю- бом обществе дети страдают от принуди- тельного воздействия взрослых. Тотали- тарная система делает юношей и деву- шек свободными, убеждая их высказы- ваться во весь голос, следить за родителями и сообщать, если они не повинуются законам системы.
Не забудем, что тоталитарные систе- мы обычно возникали в обществах с жесткой иерархической организацией -- если и не собственно феодальных, то по крайней мере патерналистских. Глава государства, органы исполнительной влас- ти (скажем, полиция), армия, учителя выступали мощной заменой родитель- ского образа или, точнее, суррогатом сверх-Я. Суррогатами сверх-Я служили представители власти, которые психоло- гически отождествлялись с родителями и повеления которых воспринимались поэтому как усвоенные родительские приказы.
Нередко даже в концлагере вера во власть и справедливость полиции была настолько сильна, что заключенные не хотели признавать несправедливость свое- го наказания. Они заставляли себя най- ти хоть какую-то собственную вину. Внутреннее желание опеки со стороны сверх-Я очень велико, и чем слабее "я", тем это желание сильнее. Поскольку же в тоталитарных системах самыми могу- щественными заместителями сверх-Я слу- жат вожди и их представители, короче говоря -- система как таковая, добиться одобрения можно только отождествив- шись с системой. Подчиняясь приказу извне, чувствуешь себя свободным от вины, а потому -- в безопасности.
Таить и постоянно чувствовать в себе сверх-Я с его критикой общества, в котором вынужден жить, крайне болез- ненно. В целом это возможно, только если тебе доступны и другие, альтерна- тивные образы сверх-Я. Американцам нелегко понять наши трудности: они растут в свободном обществе, где их окружают различные образы сверх-Я, из которых можно выбирать. Есть, напри- мер, пуританин и приверженец свободы воли, мужчина в сером сюртуке или ковбой, а также много других. Но в гитлеровской Германии все образы сверх-Я сводились к одному, и было чрезвычайно трудно сформировать или поддерживать глубоко личный образец, расходись с окружающим обществом.
В тоталитарных государствах против- ники режима живут в постоянном страхе совершить ошибку -- раскрыть свои подлинные чувства, поставив на карту жизнь -- свою, а то и своей семьи. Поэтому им приходится быть безуко- ризненными актерами. Но для этого надо прочувствовать роль, сжиться с ней. Лишь превратившись в послушного члена тоталитарного государства, чело- век может быть спокоен, что его не заподозрят в невыполнении какого бы то ни было приказа.
Привлекательность тоталитаризма -- в его обещании разрешающего самые су- ровые внутренние конфликты мира с собою и дающего чувство собственной безопасности согласия с окружающим. К несчастью для противника режима, эти согласие и мир достигаются лишь утратой самостоятельности, самоуваже- ния и человеческого достоинства. Царя- щее в тоталитарных государствах спо- койствие оплачено гибелью души.
Перевел с английского Б. Дубин.