В. Я. Френкель Петр Борисович Козловский 1783 - 1840 Л-д, Изд. "Наука", 1978

Несколько лет тому назад на прилавке одного из ленинградских книжных магазинов мне попался на глаза том прижизненного издания журнала Пушкина "Современник". Перелистывая его страницы и встречая знакомые с детства строки классиков русской литературы прошлого века, я к своему крайнему удивлению вдруг увидел математические символы и формулы, треугольник Паскаля и, наконец, график.

Весь этот материал, показавшийся поначалу чуждым духу пушкинских изданий, содержался в статье "О надежде", подписанной князем Козловским. Заинтересовавшись сначала статьей, а затем и ее автором, я открыл - для себя, разумеется! - существование новой и яркой составляющей в широчайшем спектре активных творческих интересов Пушкина. В их круг точные науки, как правило, не включаются. Действительно, вряд ли хотя бы в одной из биографий поэта обходилось без упоминания о том, что в детстве он, по свидетельству сестры Ольги, плакал над задачами по арифметике. Да и много лет спустя, 1 января 1834 г., Пушкин записал в дневнике: "Меня спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством... По мне хоть в камер-пажи, только бы не заставили учиться французским вокабулам и арифметике".

И вот оказалось, вопреки распространенному мнению. что гениальный поэт глубоко интересовался развитием естественных наук и понимал их большое значение в жизни общества. Будучи редактором "Современника", Пушкин предоставлял страницы своего журнала для публикации статей, популяризирующих успехи естествознания. Такого рода публикации, подготовка которых осуществлялась Пушкиным, но были случайным эпизодом. Насколько можно судить по первым выпускам "Современника", они отвечали продуманной политике издателя.

Наша эпоха, характеризующаяся исключительным расцветом точных наук и небывалым влиянием их на экономическую и социальную жизнь общества, определила повышенный и понятный интерес к выявлению этой реализовавшейся ныне тенденции в прошлом. С этой точки зрения несомненно следовало бы обратиться к истории развития жанра научно-популярной литературы в области естественных и точных наук и к пионерам и мастерам этого жанра, к числу которых по праву может быть отнесен П. Б. Козловский. Такой оценки придерживались его современники, и ее справедливость не поколебало прошедшее с тех пор время.

В процессе углубления в эту тему выяснилось, что ее разработка была уже начата в середине 50-х годов в рамках обширного исследования М. П. Алексеева "Пушкин и наука его времени".

Что касается П. Б. Козловского, которого Пушкин через своих друзей (П. А. Вяземского и А. И. Тургенева) привлек к работе в журнале, то, хотя имя этого человека и часто мелькало в разных пушкинских изданиях (как правило, в кратких комментариях к ним), биографии его в отечественной литературе не имеется, а сведения о нем, собранные в двух книгах [1, 2], вышедших за рубежом с интервалом в 100 с лишним лет (1840 и 1950 гг.), совершенно недостаточны, не говоря о том, что они не доступны широкому кругу читателей.

Собранный о П. Б, Козловском (в частности, архивный, ранее не публиковавшийся) материал свидетельствует о том, что этот своеобразный и щедро одаренный талантами человек может быть отнесен к числу крупных представителей русской культуры прошлого века. несправедливо обойденных вниманием исследователей.

Предлагаемая книга не претендует на полное описание жизни и деятельности П. Б. Козловского. Автор стремился представить и систематизировать "хорошо забытые" сведения о П. Б. Козловском, а также включить в научный оборот новые документы и данные о нем, извлеченные из различных архивов страны.

В заключение я хочу поблагодарить академиков П. Л. Капицу и И. М. Франка за поддержку этого издания и профессора Б. С. Мейлаха за доброжелательную помощь.

Отец П. Б. Козловского, Борис Петрович Козловский 1754-1809), был женат на Анне Николаевне Бологовской. В семье было пятеро детей: старший сын, умерший совсем молодым, Петр и три дочери - Анна, Дарья и Мария. Никакими особо выдающимися делами Борис Козловский, отставной премьер-майор, себя не увековечил.* Тем не менее, в историю его имя вошло, поскольку он был не только отцом блестящего дипломата и ученого, Петра Борисовича, но и дедом прославленного композитора Александра Сергеевича Даргомыжского. Именно в этом своем последнем качестве Б. П. Козловский заинтересовал биографов композитора [4].

* П. В. Долгоруков [3] после перечисления всех Козловских, ведущих свой род непосредственно от Рюрика, выделяет четырех особенно значительных представителей этой старинной русской фамилии, в числе которых - Петр Борисович Козловский.

На титульном листе нет ни года издания, ни названия типографии, где она была напечатана, ни, что самое удивительное, фамилии автора. Вместо этого - заключенные в рамку слова: "Отец и патриот". К переданному в Пушкинский Дом экземпляру приложена записка следующего содержания:

"Этой книге 150 лет. Она сочинения боярина князя Бориса Петровича Козловского, который похоронен в Москве в Симоновом монастыре. Он ее напечатал только две. Одну для сына, князя Петра Борисовича, известного посланника в Штудгарде, и для любимой дочери. Князь был друг искренний К. Зорича, любимца императрицы Екатерины, и заплатил его долги, продавши 6000 душ, и дом боярина был убежище бедных. Он был женат на Анне Николаевне Бологовской. Уж семейство похоронено в Симоновом монастыре".

Книга в целом представляет собой, как нам кажется, любопытный человеческий документ и, кроме того, документ эпохи; она заслуживает специального подробного анализа. Стоит заметить, что подобная литература была в достаточной степени традиционной - ее образцы известны и в Византии, и в Древней Руси, и на Западе, а в равной мере и в современной Б. П. Козловскому России. Так, в 1810 г. в Петербурге была издана книга П. Волошинова "Отец, поучающий сына своего житию доброму и не зазорному с присовокуплением сыновнего отчета о свободном времени, содержащем в себе размышления и разных предметах". Заветы Волошинова-отца содержатся в шести письмах к сыну и весьма сходны с поучениями Б. П. Козловского, хотя он в сравнении с Волошиновым и представляется более образованным и умудренным жизненным опытом.

Версию о том, что книга "Отец и патриот" была издана всего в двух экземплярах, поддерживает М. Пекелис. Однако в выпущенной книгопродавцем Смирдиным "Росписи российским книгам для чтения", где она числилась под № 9916 [7, с. 710], указывалось, что желающим с нею ознакомиться она могла быть предоставлена под залог более чем скромной суммы, в 10 р. Гораздо больший залог взимался Смирдиным за пользование заведомо многотиражными изданиями. Да и трудно поверить, что к 1828 г. (году выпуска "Росписи") дети Козловского расстались бы с отцовским уникальным завещанием. Вряд ли бы и сам автор книги адресовал две ее главы к отцам и матерям "всея Руси" - своим соотечественникам, если б предполагал издать ее только для двух читателей. И действительно, как видно из II тома упомянутого выше "Своднoro каталога" [6], завещание Б. П. Козловского хранится, как минимум, в трех библиотеках СССР, включая библиотеку Пушкинского Дома. Тираж книги, вероятно, был невелик - но это весьма характерно для изданий конца XVIII-начала XIX в.

Что касается времени выхода книги в свет, то составителями "Каталога" определена его верхняя граница: 1800 г. Такое суждение выносится специалистами на основе тщательного изучения бумаги и шрифта. К 1800 г. Петр Козловский как раз только-только вступал на самостоятельное поприще, а его сестре Марии было уже 12 лет.

Книга Козловского-старшего, состоящая из пяти глав, от начала до конца выдержана в нравоучительном тоне, хотя многие ее страницы и написаны довольно неуклюжим языком, в общем и целом ее следует считать скорее подражанием евангелическим текстам, нежели невольной пародией на них:

"Бойся, почитай и люби бога, яко твоего создателя и отца, ведущего не довольно дела твои, но и сокровеннейшие чувства сердца твоего; для чего как при начинании, так при окончании каждого дела и ежечасно приноси творцу от искренности души чистейшую благодарность, что допустил тебе жить и делать", - поучал сына Б.П. Козловский [5, с. 5].

"... сие тебе говорит отец твой, испытавший самим собой наигорестнейшие перевороты щастия, что ты увидишь из приложенного при сем коловратного жизни моей описания, из коего, любезный друг, доброе замечай, а распутное забывай, которое для того только и поместил, чтобы ты оного чуждался" [5, с. 6].

Козловский-отец предстает со страниц своей книги, в общем, в положительном свете. Те азбучно-евангелические предписания, следовать которым он призывает сына, не могут вызвать возражений ("Ничто, а особо добродетели, отлагательств не терпит", "берегись лжи более всех пороков и убегай в наималейших даже вещах" и др.), а страстность, с которой он убеждает не сбиваться с пути добродетели, трогает читателя.

Особенно много тревог у Козловского-отца вызывает мысль о женитьбе сына - "наиважнейшем пункте жизни нашей", о супружеской верности и детях. В этой обширной части поучения очень много наивного, вызывающего улыбку. Видимо, Б. П. Козловский во многом основывался на своем опыте, да к тому же подозревал, что у сына имеются задатки, с его точки зрения, опасных и легкомысленных тенденций. Эти опасения подтвердились в дальнейшем, поскольку за князем Петром установилась непререкаемая репутация любителя слабого пола. Именно из этой части книги можно догадаться о коловратных обстоятельствах жизни Козловского-старшего, который пишет:

"Лжи боюсь более всего на свете, и никто сим упрекнуть меня не может; данное слово храню с моей жизнью, чести за все земные сокровища продать я не соглашусь, верен своей жене до дурачества, но упрям, не снисходителен, не ласков, нетерпелив, вспыльчив, дерзок - и так все мои добрые качества сим и затмеваются" [5, с. 26,27].

"о несказанное беспокойство и забота! ... Будь к ним горячо милостив, но строг непременно, дабы со млеком влиять в сердца их покорность, послушание, подобострастие, учтивость и почтение к старейшим их, а не так, как в просвещенном веке сем, всякий почти ребенок равным себя всем почитает" [5, с. 271.

Есть в книге и высказывания о религии. Автор призывает не к слепой вере в бога, а стремится доказать его существование языком логики:

"Взгляни ты на неисчерпаемое количество светил в неизмеримом пространство мира, с каким правилом закона наиглубочайшей математики обращается, и никогда пред поставленных пределов не пременяющие. Не ясно ли сие открывает нам наипревосходнейшее строение, а не слепого случая действие? Когда же есть строение, неминуемо должен быть строитель; следственно, признав единое не сообразно б было отвергнуть другое; поелику, что страннее быть может, видя часы, часовщика отринуть" [5, с. 33].

Рефреном звучат предостережения против безверия, а равно других трех зол - объедения, пьянства и прелюбодеяния. Все это венчается довольно неуклюжими стихотворными поучениями - неизменным итогом каждой из пяти глав книги.

Интересно подчеркнуть, что Козловский-отец полагал образование и, шире, науки незыблемой основой веры. Он напоминает сыну:

"Я почитаю нужными науками механику, физику, рисовать, архитектуру, часть химии, французский, немецкий и английский языки, историю, географию (курсив Б. П. Козловского, - В. Ф.), музыку, манеж и фехтование" [5, с. 28].

Оригинальные суждения развивает Б. П. Козловский о разделе движимого и недвижимого имущества между детьми, настаивая на единонаследии как верном средстве против дробления помещичьих имений, причем выбор наследника должен, по его мнению, принадлежать отцу, т. е. определяться не старшинством. Потомство же женского пола вообще не должно учитываться при разделе. Под это требование подводится соответствующая база: только таким образом могут быть пресечены браки по расчету, чреватые неисчислимыми бедствиями. Более существенной основой рассуждений Козловского-отца было, видимо, то обстоятельство, что после смерти старшего брата у Петра Борисовича осталось еще три сестры.

"По любви твоей ко мне и послушанию, - пишет Б. П. Козловский, обращаясь к сыну, - при добром твоем сердце, ласкаю себя надеждой, что не отринешь сих дружеских моих на опыте основанных советов и наставлений" [5, с. 90].

Выполнил ли это завещание князь Петр?

Во всяком случае - не во всем. Наследство, доставшееся от отца, он поделил между сестрами; от православия отошел, хотя в атеизм и не впал; был большим гурманом и любителем женщин; воспитанием своих детей, рожденных вне "законного" брака, особенно себя не утруждал. Но при всем том был человеком добрым и отзывчивым и чести своей дурными поступками не запятнал, а делами завоевал право на определенное место в истории своего времени и своей страны.

Далее следуют поучения, адресованные дочери, а также две завершающие главы книги, в которых ее автор обращается уже к широкой аудитории, выходящей за пределы его семейного круга, - ко всем отцам и матерям. Наставления ведутся па примерах, взятых из природы. При этом высокородным матерям, не пекущимся о прокормлении своих детей и передающим их па попечение кормилиц, гневно ставятся в пример собаки, кошки и птицы, проявляющие не в пример больше рвения в воспитании своего потомства.

Мария Борисовна вполне оправдала надежды отца. Она не только дала жизнь и воспитала одного из прославленных русских композиторов. Ей имя были достаточно хорошо известно в литературных кругах второй четверти прошлого века. М. Б. Козловская-Даргомыжская довольно много печаталась - ее стихи опубликовал в "Северных цветах" А. А. Дельвиг; они появлялись и в других журналах и альманахах.*

* О произведениях М. Б. Козловской-Даргомыжской см "Библиографический словарь русских писательниц" кн. Н. Н. Голицына. СПб., 1889.

"Спешу сообщить Вам, дорогой Александр Сергеевич, что я познакомилась, наконец, с князем Козловским, Вашим дядей, и что я нашла его выше всего того, что Вы и все о нем говорили; словом, это человек настолько замечательный, что достаточно с ним провести лишь один час, чтобы уже никогда не забыть" [10, с. 16].

Еще до поступления на официальную службу князь Петр Козловский начал трудиться на положении, по современным понятиям, практиканта в Московском архиве иностранных дел, управляющим которого был Н. Н. Бантыш-Каменский. В самом начале XIX в. в этом же учреждении начал свою службу и автор знаменитых "Записок" Филипп Филиппович Вигель [11], получивший, пожалуй, наибольшую известность своим знакомством с Пушкиным и период его кишиневской ссылки и оставивший наиболее полные сведения о молодом Козловском.

Архив располагался в здании допетровских времен, с толстыми каменными стенами и узкими окнами, казалось, созданном для хранения в своих недрах старых бумаг. Почти все комнаты Архива были забиты древними документами и рукописями, которые находились в большом беспорядке. Разобраться в них должны были сотрудники Бантыша и его помощника А. Ф. Малиновского. Здесь мы снова попадаем в пушкинское окружение: его брат, В. Ф. Малиновский, был директором Царскосельского лицея, а с А. Ф. Малиновским, другом Сергея Львовича Пушкина, А. С. Пушкин не раз встречался в 30-е годы в связи с работами по истории пугачевского восстания и петровского времени.

Под присмотром Бантыша и Малиновского в Архиве трудились несколько молодых людей, получивших уже в то время укрепившееся с годами и сохранившееся в литературе поныне звание "архивных юношей". По какому-то капризу случая, там служили несколько братьев: сыновья управляющего Архивом, Николай и Дмитрий Бантыш-Каменские, братья А. Я. и К. Я. Булгаковы, братья Андрей и Александр Тургеневы, братья В. В. и И. В. Евреиновы. Такие "пары" были разбавлены и "одиночками": П.Б. Козловским, Д.Н. Блудовым и др.

Вигель посвятил Козловскому несколько страниц своих записок. Слава молодого Козловского, оказывается, предшествовала его появлению в Архиве. Его прихода ожидали как чуда.

"Вместо чуда, - пишет язвительный Вигель, - увидели мы просто чудака. Правда, толщина не по летам, в голосе и походке натуральная важность, а на лице удивительное сходство с портретами Бурбонов старшей линии заставили сначала самого г. Бантыш-Каменского принять его с некоторым уважением; разглядев же его пристальнее, узнали мы в нем совсем не педанта, но доброго малого, сообщительного, веселого и даже легкомысленного.

Способностей в нем было много, учености никакой, даже познаний весьма мало; но он славно говорил по-французски и порядочно писал русские стихи. Откормленный, румяный, он всегда смеялся и смешил, имел, однако же, искусство не давать себя осмеивать, несмотря на свое обжорство и умышленный цинизм в наряде, коим прикрывал он бедность или скупость родителей" [11, с. 117. 118].

* В то время она называлась Государственной комиссией иностранных дел.

** ЦГАЛИ, ф. 195. пп. 3. № 54. л. 49.

Не прошло и трех месяцев петербургской жизни Козловского, как 11 марта 1801 г. Павел был задушен в своей спальне.

В Петербурге начиналась весна. Россия, казалось, вступала в новую эпоху. Как раз в это время приехавший в Петербург Ф. Ф. Вигель застал Козловского в доме А. Б. Куракина - на верхнем этаже его особняка князь Петр занимал небольшую комнату. Уже с первых слов выяснилось, что "легкомысленный толстяк" - страстный любитель большого света, интересами которого он во многом жил.

С готовностью взялся Козловский протежировать Вигелю - впрочем, как выяснилось, без особого успеха. Сам проситель, порицая своего товарища за пристрастие к суетной славе светского человека, признается, однако, что более всего мечтает войти в этот свет. Однако на пути у него стояло непреодолимое препятствие: скудость средств, отпускаемых ему отцом. Козловский такое же препятствие, видимо, сумел преодолеть.

Вскоре Куракин покидает столицу. Отъезд благодетеля пагубно сказался на положении Козловского. Двадцатилетний товарищ его по Архиву, Андрей Тургенев (старший из четырех братьев), 25 декабря 1801 г. пишет своему отцу, Ивану Петровичу Тургеневу:

"Позвольте напомнить о нашем князе Козловском, который теперь в несчастнейшем положении. Сперва я опишу Вам, что он и где он. Он живет, по приказанию своего отца, у одного гвардейского полковника Запольского, в казармах, который теперь в Москве. Теперь он болен желчной горячкой и был близок к смерти.

Вообразите же, что в это самое время и всегда окружен он день и ночь гвардейскими офицерами... День и ночь они играют, пьют и кричат подле него и у него в комнате; приходят и к нему и стараются как-нибудь рассердить его, когда он в жаружелчной лихорадки. Одни ругает б... (Андрей Тургенев не осмеливается написать "бога", - В. Ф.), другой на зло ему только называет его безбожником и лицемером; третий говорит то, от чего бы самый распутный человек краснел, и он в жару спорит с ним <...>

Но это все маловажно в сравнении с прочим. Первое величайшее несчастие его состоит в том, что он в отце своем имеет первого своего злодея; если бы самый злой человек имел злейшего врага, и тогда разве мог бы он быть так адски изобретателен на средства его мучить. По его приказанию он тут живет и никуда не может переехать. Письма его к нему исполнены черною злобою, а Вы сами знаете, можно ли кому-нибудь ненавидеть Козловского!" *

* Письма и дневник А.И. Тургенева. СПб., 1911, с. 491, 492.

* ГБЛ, ф. 41, шифр 93, № 43, л. 1.

"Не обидно ли мне некоторое тобой оказываемое сумнение, которое во все мое долговременное отсутствие никакой поступок мой не оправдывает. Если же ты не деликатна, то и я должен говорить о себя без закрытия; неужели ты до сих пор не поняла, что я заточился в чужих краях не из какого-либо самолюбия, но, претерпевая всякого рода неприятности, для того только, чтобы не быть в тягость родным моим, коих я видел расстроенные дела?". *

* ЦГАЛИ, ф. 195, oп. 3, № 46, л. 2.

* PA, 1898, т. 36, кн. 1, с. 368.

Что касается уровня их мастерства, то, нужно сказать, знакомство с ними скорее разочаровывает. И несколько выдержек из этих стихотворений приводятся здесь отнюдь не для того, чтобы продемонстрировать силу дарования Козловского, а потому лишь, что они, на наш взгляд, выпукло характеризуют свое время и нравы. Однако оценка его произведений существенно возрастает после ознакомления с виршами современников князя, печатавшихся в тех же журналах.

В какой-то мере особняком стоят имевшие в России давнюю традицию оды "по случаю", написанные Козловским и получившие большую степень известности у современников. Некоторые из них приводит П. А. Вяземский в статьях, посвященных памяти князя [13], другие цитирует в своих письмах А. И. Тургенев,

В марте 1801 г. у Хр. Клаудия, управляющего Московской университетской типографией, было множество заказов. Отдельными брошюрами в 2, 4, 8, а иногда даже 16 страничек он "с одобрения Московской цензуры", как значится на титульном листе, издавал оды на восшествие на престол Александра I. Чтобы дать представление о такого рода опусах, приведем отрывок из "Плача России и неизреченной радости..." - оды по случаю смерти Павла I и перехода короны к Александру, принадлежащей сентиментальному писателю В. М. Колосову. Вот как Колосов, обращаясь к богу, сначала поминает Екатерину II, а затем переходит к ее сыну и внуку.
 

Просто диву даешься, с какой безудержной лестью "не постыдился" автор славословить нового царя. А ведь современникам было известно, что и "скиптр и корона" перешли к Александру в результате заговора против его отца, заговора, о котором сын не просто догадывался, а наверняка знал! И если другие оды и менее беспомощны, то существо их - не знающая никаких границ лесть! остается тем же, пишет ли их М. Херасков, П. Трубецкой, А. Мерзляков, П. Голенищев-Кутузов и др. Лишь Карамзин выделяется относительной сдержанностью в этой толпе кадящих ладан, поскольку в своей оде он выражает надежду на достойное правление в будущем, а не спешит прославлять нового царя в его едва только наступившем настоящем.

* Колосов В. М. Плач России и неизреченной радости... М., 1801. с. 3.

Петр Борисович Козловский свою оду приурочил к изданию императором законов, которые многим представлялись первыми ласточками грядущих, чуть ли не конституционных свобод. Ода имеет характерное название: "Чувствования Россиянина при чтении милостивых манифестов, изданных его императорским величеством Александром I 1801 г. апреля во второй день". Козловский с чувством большой ответственности относился к своему труду. В бумагах П. А. Плетнева сохранился экземпляр оды, подаренный автором А. Ф. Малиновскому, своему начальнику по Архиву Коллегии иностранных дел.

В дарственной надписи указывается:

"Вам обязан замечаниями, поправлением моей оды; Вам обязан я за милостивое внимание к слабым моим способностям - примите жертву благодарности: от такого подарка сердце ваше отказаться не может".

И переходя к славным делам Александра, пишет:
 

Строка из этой оды ("Начало дел твоих прекрасно") перекликается со звонкой пушкинской:

(из "Послания к цензору"), которой обычно характеризуют первое время правления Александра: время надежд. В конце своей оды Козловский возвращается к мысли, звучавшей в первой строфе:
 

Эту оду В. А. Жуковский включил в Антологию лучших русских стихотворений [14, с. 167].

* ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 3, №44, л. 1.

"...в наше время одни эти заглавия могли погубить человека навсегда... Мы убеждены, что не лесть и не низкопоклонство водили пером Козловского, что одно простосердечие, одна признательность внушили ему эти стихи" [13, т. 7, с. 232].

На уровне этих образцов находится еще одно npoизведение Козловского, не вошедшее в библиографические словари и обнаруженное мной среди собрания редких книг, хранящихся в Библиотеке Академии наук в Ленинграде. Оно издано в виде маленькой брошюры.

* Там же. л. 10.

Велик Российский царь в щедротах
И милостью своей богат!