VIVOS VOCO: A.M.Блох, «“Нобелиана” Григория Ландсберга и Леонида Мандельштама»

“Нобелиана”
Григория Ландсберга и Леонида Мандельштама

A.M. Блох,
доктор геолого-минералогических наук, Москва

Как отмечалось ранее [1], только безвременная смерть выдающегося физика-экспериментатора Петра Николаевича Лебедева в 1912 г. лишила его реальной возможности стать первым российским лауреатом Нобелевской премии по физике (напомним, что Нобелевские премии не присуждаются посмертно). Второй шанс появился у российской науки 18 лет спустя после кончины Лебедева. Речь идет об открытии московскими физиками Григорием Самуиловичем Ландсбергом и Леонидом Исааковичем Мандельштамом спектров комбинационного рассеяния света - могучего метода, позволяющего определять структуру вещества.

Захватывающей истории московского открытия и краха надежд на увенчание этого научного достижения Нобелевской премией посвящено немало публикаций, среди которых наиболее полными и компетентными представляются исследования И.Л.Фабелинского [2], ученика Ландсберга и его ближайшего помощника. Нелишне отметить свежую работу, опубликованную в английском научном журнале, авторы которой вновь обратились к перипетиям заочного соревнования двух групп экспериментаторов, происходившего почти три четверти века назад [3].

Предпринимая еще одно расследование, автор попытается ввести в научный оборот дополнительные, ранее не публиковавшиеся, материалы, непосредственно касающиеся “нобелианы” обоих ученых. Документы, положенные в основу описания, хранятся и в российских архивах, и в фондах Королевской академии наук в Стокгольме.

Так случилось, что открытие комбинационного рассеяния света состоялось практически одновременно в двух физических лабораториях, отдаленных друг от друга многими тысячами километров - в Калькутте и Москве. Иначе говоря, проявился не так уж редко отмечаемый в науке феномен, когда совершенно не связанные между собой исследователи вдруг в одно и то же время фиксируют природное явление, до того никем не отмечавшееся, или выходят на принципиально новые научные решения.

В Калькутте эффект впервые был отмечен Чандрасекхаром Раманом в середине февраля 1928 г. 16 февраля он направил свое сообщение в редакцию журнала “Natuгe” и 31 марта оно появилось в печати (V.121. №3048. P.501-502). Московские физики, как свидетельствуют их записи в дневнике наблюдений, 21 февраля обратили внимание на ранее не замечавшиеся линии спектрограммы. Обнародовать свою находку они не торопились, посчитав за полезное провести дополнительные наблюдения с помощью более сильного светового устройства на приборе.

Полученные на нем результаты позволили им быстро разобраться в истинной природе наблюдавшегося физического эффекта. Сообщение об этом было направлено в журнал “Naturwissenschaften”

6 мая 1928 г. и опубликовано в нем 13 июля (Bd.16. №28. S.557-558). Однако Раман успевает до появления первой публикации москвичей опубликовать в “Natuгe” еще три своих сообщения и только в последнем, отправленном из Калькутты 15 мая и напечатанном 7 июля (V.122. №3062. Р.12-13), наконец предлагает правильную интерпретацию обнаруженных необычных спектральных линий. То есть и в фиксации эффекта, и в опубликовании адекватного его объяснения приоритет индийского экспериментатора, по отношению к коллегам из Москвы, неоспорим. Хотя разница измеряется ничтожными промежутками времени.

Но главное не в календарных сроках. В конце концов присудить нобелевскую награду можно было бы всем троим: одну половину Раману и другую - московским физикам, что, собственно, и предлагал, как увидим ниже, ленинградский профессор, почетный член АН СССР О.Д.Хвольсон; тем более что спектральные линии нового явления были зафиксированы в Калькутте на органических жидкостях, а в Москве на кристаллах. Это подчеркивало универсальность обнаруженного природного эффекта.

Основная препона для такого, на первый взгляд, справедливого распределения награды заключалась, однако, в совершенно иных обстоятельствах. Их убедительно разъяснил мне в феврале 1998 г. секретарь Нобелевского комитета по физике профессор Андерс Барани, оперативно передавший в мое распоряжение толстую пачку ксерокопий статей из научных журналов 1928 г. И тем самым лишний раз наглядно продемонстрировавший, сколь скрупулезно работали шведские эксперты в поисках всего того, что относилось к претендентам на очередную премию, и сколь надежно хранятся в архивах нобелевских комитетов фактологические свидетельства таких поисков, доступные для исследователя.

Уже в первой своей публикации Ландсберг и Мандельштам, успевшие в Москве познакомиться с сообщением Рамана и его коллеги К.С.Кришнана, как и положено в науке, сослались на индийских коллег. В завершающей фразе этой ссылки авторы констатировали: “Насколько наблюдавшееся нами явление находится в соответствии с тем, о чем кратко сообщает Раман, судить пока мы не можем, ибо наше наблюдение должно еще быть подытожено”. Результатом такого подытоживания стала капитальная статья московских физиков в “Zeitschrift fьr Physik” от 19 сентября 1928 г. (Bd.50. 1928. S.769-780), отправленная ими из Москвы 9 июля.

Но в том же номере журнала вместе с работой Ландсберга и Мандельштама печатаются еще две статьи по тому же вопросу: П.Прингсхайма и Б.Розена из Берлина и голландца К.Е.Блеекера из Утрехтского университета. В первой из них авторы подробно разбирают результаты собственных наблюдений на семействе органических жидкостей, а также на кристаллическом и расплавленном кварце; при этом не забывают упомянуть, что первооткрывателями эффекта на кристаллическом кварце были русские ученые. Однако сам эффект они именуют не иначе как Раман-эффект. Toй же терминологией пользуется голландский автор, наблюдавший его спектр на ксилоле. Всего же, как поведал упомянутый Андерс Барани, к моменту появления первой публикации москвичей в разных научных журналах успело появиться 16 (!) статей других исследователей, оперативно взявших на вооружение новый метод познания структуры вещества; ссылались они, естественно, лишь на сообщения Рамана.

Среди первых двух номинаций, полученных Нобелевским комитетом в 1929 г., значилось имя только индийского ученого. Одно из представлений подписал Нильс Бор, активный номинатор тех лет, к тому же хорошо информированный о достижениях советской физики. На состоявшемся в августе того же 1928 г. памятном VI съезде Русского физического общества неоднократно упоминалось о достижении московских ученых как об отечественной сенсации года. Событие это не преминули отметить в своих кратких отчетах о прошедшем форуме присутствовавшие на нем известные физики Макс Борн и Чарлз Дарвин, внук знаменитого естествоиспытателя [4]. И тем не менее для Бора, несомненно, читавшего эти отчеты, напечатанные в двух ведущих европейских научных журналах, осталась не очевидной первичная самостоятельность сообщений советских физиков в потоке вторичных публикаций по тому же поводу других экспериментаторов. Даже ему, при самом благосклонном отношении к России, работы Мандельштама и Ландсберга не показались настолько самодостаточными, чтобы рекомендовать их на Нобелевскую премию *.

* И.Е.Тамм, опираясь на услышанные им в 1949 г. на заседании оргкомитета по подготовке Всесоюзного совещания заведующих кафедрами физики в вузах недостоверные сведения, ошибочно утверждал, будто Н.Бор отказался “от должности члена экспертной комиссии при Шведской академии наук в знак протеста против присуждения Раману премии за это открытие” [5].

Не выдвинул он москвичей и в следующем, 1930 г., когда повторил свое представление Рамана. Вместе с ним ту же кандидатуру предложили еще девять номинаторов. Среди них мы видим такое созвездие имен, как нобелевские лауреаты Чарлз Вильсон, Эрнест Резерфорд, Жан Перрен, Луи де Бройль, Йоханнес Штарк... Насколько же скромнее на этом блестящем фоне выглядели два представления на Нобелевскую премию московских первооткрывателей.

В одном из них, подписанном ленинградским профессором О.Д.Хвольсоном, претендентом на премию, вместе с нашими соотечественниками, назывался также индийский ученый. Однако в представлении Хвольсона акцент делался не столько на строгом обосновании самостоятельных заслуг наших физиков, сколько на случившейся фатальной задержке их публикации. Текст номинации Хвольсона стоит того, чтобы воспроизвести его полностью:

“31 марта 1928 г. в английском журнале “Nature” появилось сообщение проф.Ч.В.Рамана, составленное в Калькутте 16 февраля, в котором исследователь описал открытое им новое явление. Оно известно ныне под именем “эффекта Рамана”. Однако представляется несомненным, что профессора Г.С.Ландсберг и Л.И.Мандельштам из Москвы 21 февраля наблюдали и объяснили то же самое явление. Профессор Макс Борн из Геттингена обстоятельно ознакомлен с положением вещей и даже кое-что об этом опубликовал (имеется в виду статья в “Naturwissenschaften” [4]. - А.Б.). К сожалению, русские исследователи не торопятся обнародовать свои открытия. Если бы они 21 февраля написали в “Nature”, то их сообщение появилось бы раньше, чем сообщение профессора Рамана, и мы сегодня имели бы не “эффект Рамана”, а “эффект Ландсберга-Мандельштама” или эффект назвали бы именами всех троих. Поэтому было бы неправильно придавать решающее значение случайному упущению русских ученых. Я позволю себе поэтому предложить следующее: Нобелевскую премию по физике за 1930 год разделить - одну половину присудить профессору Ч.В.Раману из Калькутты, а другую профессорам Г.С.Ландсбергу и Л.И.Мандельштаму из Москвы” [6; л.74].

Вторым номинатором стал руководитель научного отдела Центральной радиолаборатории в Ленинграде профессор Н.Д.Папалекси. Номинация его стала первой и, добавим, последней в общении ученого с нобелевскими учреждениями; отсутствие опыта, как увидим далее, явно сказалось на содержании номинации. Подчеркнув в представлении, что история с открытием спектров комбинационного рассеяния света могла бы послужить ярким примером успешного параллельного научного поиска, когда не связанные друг с другом исследовательские группы одновременно и независимо получают фундаментальные результаты, он затем сфокусировал внимание на фигуре одного Мандельштама.

Итоговый вывод его представления таков. Мандельштам пришел к своему открытию в результате планомерного многолетнего изучения проблем молекулярного рассеяния света. Его первые работы, посвященные этой проблеме, были опубликованы еще в 1907 и 1913 гг. [7]. Все это, посчитал номинатор, дает основание “выдвинуть профессора доктора Леонида Мандельштама… в качестве одного из кандидатов (курсив мой. - А.Б.) на Нобелевскую премию по физике 1930 года” [6; л.22-23]. Т.е. вместо того, чтобы поименно перечислить троих законных претендентов на награду, Папалекси предпочел назвать лишь одну фамилию, которая и была внесена в регистрационный список.

Самостоятельность и независимость открытий в Калькутте и Москве сегодня никем не оспаривается. Не оспаривалось это, собственно, и в те далекие времена. Копии публикаций Борна и Дарвина хранятся в архивном фонде Королевской академии наук, т.е. эксперты и члены комитета были знакомы с их содержанием. Но комплекс критериев, которыми обязаны руководствоваться нобелевские учреждения при анализе приоритетных тонкостей, не оставили иного выбора ни им, ни голосующим академикам учреждения-наделителя.

Кстати говоря, Ландсберг и Мандельштам сами нигде и никогда не выказывали укора в адрес стокгольмских судей, тем более что у столь значительной проволочки с публикацией имелось подспудное специфическое обстоятельство, с экспериментом никак не связанное. Профессор Фабелинский, сдавая рукопись своей брошюры [2] в печать в декабре 1981 г., т.е. в самый пик брежневского застоя, не имел возможности из-за цензурных рогаток донести до читателя всю правду тех далеких дней. 16 лет спустя, в кардинально иной обстановке, он эту правду обнародовал, впервые поведав об истинной подоплеке возникших задержек, которые объективно лишили наших ученых и, вместе с ними, советскую физику возможности претендовать на заслуженную нобелевскую награду.

Предоставим слово Фабелинскому, два десятка лет трудившемуся рядом с Ландсбергом и неоднократно общавшемуся с Мандельштамом:

“Дело было в том, что как раз в это время (15 марта 1928 г.) арестовали Л.И.Гуревича, родственника Л.И.Мандельштама, и оказалось, что Леонид Исаакович эффективнее других мог разобраться в этом деле и способствовать освобождению человека. Физические исследования и все, что имеет к ним отношение, приостановились, и Л.И. должен был заняться другой областью человеческой деятельности. Когда это юридическое дело было закончено, можно было приступать к продолжению работы и к публикации достоверных результатов, но времени уже прошло много” [8].

Дополнила это повествование внучка Леонида Исааковича, Татьяна Сергеевна Мандельштам. Арестованный Л.И.Гуревич, председатель правления одного из тогдашних банков, был женат на сестре Александра Гавриловича Гурвича, известного биолога, чьи так называемые митогенетические лучи наделали в научном мире немало шума, а сам их первооткрыватель на рубеже 20-30-х годов не раз выдвигался иностранными и отечественными номинаторами на Нобелевскую премию по физиологии и медицине. Гурвич приходился Мандельштаму двоюродным дядей, и оба экспериментатора вынуждены были прекратить на время научные исследования, переключившись на помощь попавшему в беду человеку; того уже успели приговорить к расстрелу.

Их хлопоты и собранные свидетельства невиновности осужденного позволили достичь положительного результата. При пересмотре дела расстрельный приговор был отменен и заменен на ссылку. А потерянное время Мандельштаму возместить не удалось, что дорого обошлось советской науке…

Добавим к сообщенному, что печальная история эта пришлась на начавшийся в стране насильственный демонтаж нэпа и перевод относительно либеральной экономики Советского Союза тех лет на рельсы командно-административной системы. Сотни тысяч людей, огульно обвиненных в совершении хозяйственных преступлений, оказались жертвами вакханалии пронесшихся арестов. Сегодня к этим безвинным жертвам тоталитарного режима мы вправе добавить и неприсужденную отечественным ученым Нобелевскую премию 1930 г., которая могла бы стать первой такой наградой в истории советского государства…

В этой связи представляются интересными некоторые сведения о поведении Рамана в период, непосредственно предшествовавший присуждению награды. Сомнений в том, что в 1930 г. он наверняка станет нобелевским лауреатом, у него не было. Согласно воспоминаниям его помощника по лаборатории, тогда совсем молодого Сури Бхагавантама, которые тот подготовил к полувековому юбилею открытия комбинационного рассеяния света, Раман “за два месяца до того, как узнал о присуждении Нобелевской премии,… купил билет на пароход, чтобы не опоздать на церемонию в Стокгольме”. Беспокоил его лишь вопрос, будут ли у него коллеги по награде. “Я отчетливо помню, - писал далее Бхагавантам, - его реакцию, когда я сообщил ему весть о присуждении премии после того, как сам узнал по телефону от одного индийского агентства новостей в Калькутте. Он спросил у меня, присуждена ли премия ему одному, или он должен разделить кровать с другими иностранцами” [9]. Он отлично понимал, какие “другие иностранцы” были бы вправе претендовать на эту самую кровать.

Обращает на себя внимание, что эпизодом с Нобелевской премией по физике 1930 г. не воспользовалась пропаганда в конце 40 - начале 50-х годов, в период печальной памяти кампании “борьбы с космополитизмом”. Прессу тогда переполняли инвективы в адрес нобелевских учреждений, и случай с награждением одного Рамана в обход отечественных ученых, казалось бы, мог послужить отличным поводом для антинобелевских выступлений.

Причины умолчаний очевидны. Послевоенный период в жизни страны совпал с чередой антиинтеллектуальных идеологических кампаний. Начались они в 1947 г. с “дела Клюевой и Роскина”, ложно обвинявшихся в несанкционированной передаче американцам созданного ими антиракового препарата “КР”. Когда же в 1948 г. в ЦК ВКП(б) вновь реанимировали возникшую в 1945 г. на Старой площади идею международных премий, то из числа лиц, “обиженных нобелевскими комитетами”, фамилии Ландсберга и Мандельштама были вычеркнуты.

Наработанные пропагандистские шаблоны органично переросли к началу 1949 г. в уже упомянутую кампанию “борьбы с космополитизмом”. А уж на этой хорошо удобренной ниве оживились всходы давнего противостояния, существовавшего еще с 30-х годов, между двумя школами физиков - школой сторонников современных, неклассических, представлений в науке, приверженцы которой сотрудничали преимущественно в учреждениях Академии наук, и школой консерваторов, состоявшей главным образом из профессоров физфака МГУ, новых веяний не воспринимавших; например, факт возникновения на заре 20-го столетия теории относительности трактовался ими как “трагедия буржуазной науки” [10; с.29].

Одной из наиболее подходящих для шельмования фигур оказался для консерваторов академик Мандельштам. Даже через четыре с лишним года после его кончины имя Мандельштама звучало из их уст едва ли не на каждом из заседаний оргкомитета запланированного на 1949 г. Всесоюзного совещания заведующих кафедрами физики в вузах (оно так и не было созвано), призванного, как теперь говорят, “лысенковать физику” [10; с.114-161]. Наибольшей активностью в нападках на покойного маститого ученого отличался профессор МГУ Н.С.Акулов; он дошел до того, что обвинил Мандельштама и Папалекси, тоже уже покойного, в шпионаже в пользу Германии. Ландсберга же, присутствовавшего в зале, он подключил, вместе с Л.Д.Ландау, В.А.Фоком, Я.И.Френкелем, М.И.Леонтовичем и другими, к «антипатриотической группе физиков» [10; с.135].

Дискуссия, вместившая в себя 42 дня заседаний, проходила под неусыпным контролем находившихся в зале идеологов из Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Лишь президент АН СССР С.И.Вавилов добрым словом помянул советских первооткрывателей важного физического эффекта, оценивая, правда, невнимание Нобелевского комитета к их заслугам на уровне существовавших в то время восприятий [11]. Да еще академик А.А.Андронов и будущий нобелевский лауреат И.Е.Тамм в своих эмоциональных выступлениях смело взяли под защиту честь и достоинство авторов открытия [5].

Выступления Вавилова, отстаивавшего приоритет советской науки при открытии комбинационного рассеяния света, не раз звучали и до 1949 г. В частности, 25 сентября 1947 г. он воспользовался для тех же целей аудиторией ФИАНа, где проходило обсуждение закрытого письма ЦК ВКП(б) по «делу Клюевой и Роскина». Напомнив об истории с публикацией научных результатов, полученных в Калькутте и Москве, вследствие чего «Раман получил Нобелевскую премию, а Мандельштам и Ландсберг остались без премии», Сергей Иванович продолжил: «Не могу не отметить следующее: к несчастью, и у нас в отечестве советское открытие во многих случаях стараются замалчивать. Мне лично пришлось вести борьбу по этому вопросу даже в таком авторитетном месте, как пленум Сталинского комитета, о чем я подал соответственный, как моряки говорят, рапOрт» [12].

Пока неясно, что за открытие имел в виду в этом случае президент Академии наук. Возможно, какое-то иное - не эффект комбинационного рассеяния. Но что очевидно, так это полное соответствие слов Вавилова о традициях небрежения выдающимися открытиями и изобретениями «у нас в отечестве».

Знаковое достижение московских физиков не было увенчано ни Нобелевской премией, ни другой научной наградой. Десятилетиями функционировавшие на родине ученых ленинские, сталинские, потом снова ленинские наградные комитеты поступили по отношению к ним так же, как Нобелевский комитет. Только исходные позиции отечественных наделителей зиждились, увы, на совсем иных мотивах…

Литература

1. Блох А.М. “Нобелиана” Петра Лебедева и Владимира Ипатьева // Природа. 2002. №3. С.71.

2. Фабелинский И.Л. К истории открытия комбинационного рассеяния // Новое в жизни, науке, технике. сер. “Физика”. М., 1982; Комбинационному рассеянию света - 70 лет // Успехи физ. наук. 1998. Т.168. №12. С.1341-1360.

3. Singh R., Riess F. The 1930 Nobel price for physics: a close decision? // Notes Rec. R. Soc. Lond. 2001. V.55. №2. P.267-283.

4. Born M. // Naturwissenschaften. 1928. Bd.16. №39. S.741; Darwin Ch.J. // Nature. 1928. V.122. №3077. P.630.

5. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф.9396. Оп.1. Ед.хр.251. Л.95.

6. Архив Королевской академии наук. Фонд нобелевских комитетов по физике и химии, материалы за 1930 г.

7. Annalen der Physik. 1907. Bd.23. №4. S.626-642; Ibidem. 1923. Bd.41. №3. S.609-624.

8. Фабелинский И.Л. // Успехи физ. наук. 1998. Т.168. №12. С.1344.

9. Bhagavantam S. // Proc. VII Int. Conf. Raman. Spectroscopy. 1978. V.1. P.10-11.

10. Сонин А.С. “Физический идеализм”. История одной идеологической кампании. М., 1994. С.29.

11. ГАРФ. Ф.9396. Ед.хр.252. Л.29.

12. Центральный архив общественных движений Москвы. Ф.6862. Оп.1. Ед.хр.7. Л.95-97.