| Чтобы вылечить и вымыть
Старый примус золотой, У него головку снимут И нальют его водой. Медник, доктор примусиный,
|
В этом детском стишке "Примус" Осипа Мандельштама сегодня мало что понятно
юному читателю. Начиная с названия "Примус". Непонятно, почему золотой,
зачем снимать головку и что это за головка, что это за профессия - медник,
что он чистит иглой...
Между тем примус - это эпоха; выносливая, безотказная, маленькая, но могучая машина. Примус выручал городскую рабочую жизнь в самый трудный
период нашего коммунального быта. На тесных многолюдных кухнях согласно
гудели, трудились примусные дружины. Почти два поколения вскормили они;
как выручали наших матерей, с утра до позднего вечера безотказно кипятили
они, разогревали, варили немудреную еду: борщи, супы, чаи, каши, жарили
яичницы, оладьи. Что бы там ни говорилось, синее их шумное пламя не утихало
долгие годы по всем городам, поселкам, в студенческих и рабочих общежитиях,
на стройках...
Теперь, выбросив примуса, мы не хотим признавать их заслуг. Скорее всего из-за того, что в нашей памяти примус связан с теснотой переполненных, бурливых коммуналок, кухонными ссорами, бедностью... Все так, но примус-то чем виноват? Конечно, судя по нынешним меркам, доставлял он немало хлопот. Разжечь его требовалась сноровка: надо было налить в чашечку денатурат, поджечь, спирт нагреет головку, тогда надо накачать, и пары керосина уже образуют шумный венчик пламени. Ниппель головки засорялся. Его прочищали специальной иголкой. Портился насос. Перегорала головка... |
 |
Имелись керосиновые лавки. Там, в цинковых чанах, плескался желтоватый
керосин. В бутылках продавали лиловый ядовитый денатурат. У поэта примус
золотой потому, что он делался из латуни и, начищенный, сиял во всю мочь.
Существовала целая сеть обслуги примусного хозяйства: ремонтные мастерские,
медники, запчасти... Примусов-то пылало в стране сотни тысяч. После появления
газовых плит, электроплит они отступали, отдавая город за городом, и сейчас
примуса остались лишь для походной жизни туристов.
 |
А были еще тихие керосинки. Они горели, как керосиновые лампы, но пламя их шло не столько на свет, сколько на подогрев. Керосинки вели себя смиренно.
Примус, тот мог взорваться, керосинка только виновато коптила и пахла керосином.
Примус и самовар по своему нраву казались родственниками. Самовар тоже было непросто разжечь. Ему нужны были лучины, угли, шишки. Труба, которую в городе вставляли во вьюшку. Зато когда он разгорался, то начинал урчать, шуметь, насвистывать, пар бил из него, а кипяток вырывался разъяренный, аж захлебываясь от гнева. За самоваром тоже надо было следить в оба: он не взрывался, но мог распаяться, тогда отваливался краник, никла труба, блестящие бока его чернели. Он не мог жить без воды. Интересно, что самовары возродились как электрические. Возродились и керосиновые лампы, хотя от них осталась лишь форма, а внутри горит электрическая лампочка. Впрочем, свет ее можно уменьшать, увеличивать, как это было у настоящих керосиновых ламп. |
