VIVOS VOCO: Кирьянов И.К., Лукьянов М.Н., "Парламент самодержавной России..."

Анализируя социокультурные характеристики и политические ориентации депутатского корпуса, формирование думской процедуры, мы в определенной мере пытались абстрагироваться от политической ситуации вне Думы, по возможности представить российский парламент в некоем беовоодушном политическом пространстве. Такой подход позволил выявить существенные черты в облике Государственной Думы и ее депутатов, понять ограниченность возможностей данного института. Но судьба российского парламентаризма решалась не только (и не столько) в самой Думе. Многое зависело от тактических и стратегических установок политических партий, их практической деятельности, правительственного курса, отношения верхушки бюрократии к представительному учреждению, общественного мнения, его реакции на то, что происходило в Государственной Думе и вокруг нее.

Вопрос о народном представительстве рассматривался в программах практически всех политических формирований. Социал-демократы и социалисты-революционеры выступали за демократическую республику, трактовавшуюся как власть народа. Главным инструментом этой власти должно было стать народное представительство, основанное на прямом, всеобщем и равном избирательном праве при тайном голосовании. Впрочем, если еециал-демократы упирали именно на парламент как высший орган власти народа, то эсеры подчеркивали особую роль "прямого народного законодательства", разумея под ним референдум и народную законодательную инициативу [1]. Однако, ни в социал-демократической, ни в эсеровской программе вопрос о парламенте и его деятельности сколько-нибудь основательного разрешения не получил. Обе партии полагали, что реальное народное представительство возникнет только после свержения самодержавия и проведения Учредительного собрания. Существовавшая же Государственная Дума данным требованиям явно не отвечала.

Позиция либералов в отношении Думы была проработана намного глубже. Кадеты целый раздел своей программы посвятили характеристике желательного для России государственного устройства, в котором шесть пунктов из семи касались именно Думы. Еще дальше пошли октябристы, предложившие целую систему законодательных мер, подлежавших обсуждению в Государственной Думе. Если кадеты, говоря о Думе, останавливались преимущественно на ее функциях и полномочиях, то октябристы акцентировали внимание на содержательной стороне деятельности российского парламента [2]. В этом отразились различия в представлениях двух крупнейших либеральных организаций о роли Государственной Думы. Кадеты видели в Думе прежде всего фактор давления на правительство, тогда как октябристы настраивались на позитивное взаимодействие с самодержавием ради решения насущных проблем.

Специфическую трактовку роли Думы предлагали правые. Так, Cоюз русского народа, констатируя, что бюрократия нарушила связь между царем и народом, считал Государственную Думу учреждением, необходимым для создания "непосредственной связи между державной волей царя и правосознанием народа" [3].

Итак, судя по партийным программам, только либералы были склонны уделять серьезное внимание парламентской деятельности. Ни социалисты, ни консерваторы не проявляли готовности заниматься реальным законотворчеством, отстаивать и расширять права реально существующего народного представительства. Для первых полноценный парламент был фигурой будущего, а вторым Дума нужна была лишь в качестве трибуны, с которой можно было донести до монарха чаяния преданного ему народа.

Однако реальный опыт деятельности Государственной Думы, изменения в политической жизни быстро сокращали число противников парламентаризма среди российских политиков. Свое месте в парламентских баталиях нашли и меньшивики, и лидеры правых Н.Е. Марков и В.М. Пуришкевич. Из числа более или менее влиятельных политических образований, пожалуй, только эсеры и дубровинский Союз русского народа занимали последовательную антипарламентскую позицию. Они крайне негативно оценивали Думу и ее деятельность, решительно осуждали своих прежних единомышленников, вступивших на парламентский путь. "Грустно удостоверить, что называвшиеся когда-то правыми членами Государственной Думы, энергично сперва боровшиеся против укрепления конституционного начала, ныне сдают позиции по всем пунктам. Уже в конце третьей Думы правая фракция объявила себя солидарною со всею левою половиною в признании народного представительства...", - писало в марте 1913 г. дубровинское "Русское знамя> [4].

Примирение парламентской правой с Думой, столь огорчившее черносотенного журналиста, стало одним из важнейших шагов на пути сближения позиций различных политических сил России. Наиболее ярко это сближение проявилось в образовании и деятельности Прогрессивного блока. Его создание в августе 1915 г. свидетельствовало не только об обострении противоречий между самодержавием и Думой, но и о формировании в стране нового политического компромисса, в основе которого лежало признание ведущей роли парламентских институтов и принципов. В чем-то ситуация была схожей с ситуацией времен третьей Думы. Но тогда основой политического компромисса выступала готовность правых либералов и умеренных консерваторов к сотрудничеству с самодержавием в постепенном реформировании страны. В условиях войны компромисс приобрел несколько иной характер. Он охватил влиятельные политические организации либеральной и умеренно-консервативной, ориентации и приобрел откровенно антиправительственную направленность. Участники блока выставили требование "создания объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны и согласивщихся с законодательными учреждениями относительно выполнения в ближайший срок определенной программы." В совокупности с требованиями "строгого проведения начал законности в управлении", "разумной и последовательной политики на сохранение внутреннего мира и устранение розни между национальностями и классами", амнистии осужденным за политические преступления и т.п. [5] это означало, что российские парламентарии недвусмысленно высказались за утверждение демократических начал в политической жизни. Обращает на себя внимание и то, что данные требования прозвучали в период войны, когда, казалось бы, сама обстановка требовала концентрации власти и извиняла манкирование определенными конституционными нормами. Несмотря на эти обстоятельства, в конце лета 1915 г. большинство думцев однозначно высказалось в пользу серьезных демократических преобразовачий.

Стремление различных политических сил к компромиссу на демократической, параламентской основе проявилось не только в деятельности Прогрессивного блока и взаимодействии либералов с умеренными консерваторами. В годы войны интенсифицировались и контакты либеральных деятелей с рабочими, социалистическим движением, крайне слабые в предвоенное время. Особой активностью в данном отношении отличались военно- промышленные комитеты, при которых были созданы рабочие группы. Сам ход событий убедил многих видных политиков и промышленников в важности учета интересов и настроений рабочих.

"Мысль о том, что будущее России теснейшим образом связано с будущим рабочего класса должна стать руководящим принципом русской государственности... Рабочий класс должен быть опорой государства, а не враждебной ему силой. Власть должна идти навстречу удовлетворению основных нужд рабочих масс, осуществляя важнейшие требования социального законодательства, в корне изменяя отношение к рабочему классу, отрешаясь от политики недоверия и приемов административного усмотрения, ведущих к всевозможным стеснениям и произволу",

- так звучали "Некоторые соображения о современном рабочем движении и некоторых мерах к его урегулированию", сформулированные в 1916 г. Центральным военно-промышленным комитетом. [6]

Стремление к компромиссу проявили и умеренные социалисты из числа меньшевиков и эсеров, превратившиеся в оборонцев. Соглашаясь с мыслью о необходимости реформ ради победы в войне и победы ради реформ, меньшевистский журнал "Дело" писал в 1916 г.:

"Без перерождения России невозможна защита ее, но и обратно - без защиты ее - невозможно ее перерождение... Пора марксистам нз пугаться слова «союз» и из уважения к политической азбуке научиться, наконец, различать между бесформенной «амальгамой»... и временным союзом - соглашением организованных и организующихся разноклассовых общественных сил, сохраняющих при этом всю свою самостоятельность." [7]

Разумеется, формирование нового политического компромисса было сопряжено с громадными трудностями: сказывались различия тактико-стратегических установок, годы взаимной вражды и острой полемики, да и "цвет" нового объединения оценивался по-разному. Левые либералы из кадетов и правые социалисты стремились создать более широкое политическое формирование и сдвинуть его ось влево, тогда как большинство кадетов и октябристы главное внимание уделяли сохранению союза с умеренными консерваторами. [8] Тем не менее подавляющее большинство думских депутатов поддержало Прогрессивный блок, а его конфронтация с самодержавием вызывала симпатии самых широких слоев общества.

Пиком этой конфронтации стали знаменитые заседания Думы в ноябре 1916 г. Едва ли есть необходимость воспроизводить ход дебатов, многократно и подробно описанных в мемуарной и исследовательской литературе. [9] В данном случае для нас важно подчеркнуть, что на правительственный курс обрушились не только кадет П.Н. Милюков, прогрессист И.Н. Ефремов, октябрист С.И. Шидловский, но и националист В.В. Шульгин, и правый В.М. Пуришкевич. Думские баталии, реакция на них в прессе свидетельствовали о тяге разнородных политических сил к сотрудничеству.

Крайне левые и значительная часть правых такой курс отвергли. Далеко не все националисты поддержали В.В. Шульгина, а В.М. Пуришкевичу даже пришлось выйти из фракции правых, однозначно поддерживавшей кабинет. Особенно жесткую позицию заняли дубровинцы. Уже в период создания Прогрессивного блока они призывали к самым решительным мерам в борьбе с оппозицией:

"Репрессии, самые жестокие репрессии необходимы сейчас, дабы остановить начавшуюся революцию и положить конец тем предательским интригам жидовства и его прихвостней, объединившихся в пресловутый желтый (Прогрессивный - И.К.,М.Л.) блок." [10]

Еще более резко они высказывались в ноябре 1916 г.

"Недопустимая тяжба худших граждан с властью слишком уж затянулась, - писал А.И. Дубровин, - Не до тех же пор предрешено попустительствовать бездельникам-супостатам, пока в стан революционеров не запишутся вслед за сомнительными монархистами вроде Пуришкевича и истинные монархисты. Пора ликвидировать тяжбу, слишком заметно перешедщую в лихорадочную подготовку ужасной революции. Знамя борьбы с властью, поднятое 1 ноября милюковцами, в ноябре же должно быть и растоптано." [11]

Похожее отвращение (правда, по иным мотивам) испытывали к попыткам достижения политического компромисса на основе парламентского Прогрессивного блока и большевики. В.И. Ленин оценивал этот блок как "либерально-октябристский блок для соглашения с царем на программе реформ и мобилизации промышленности для победы над Германией." [12] Неудивительно, что вождь большевиков не обратил никакого внимания на ноябрьские события в Думе, и дело здесь, по-видимому, было не столько в недостатке информации и оторванности большевистского руководства от российской действительности, сколько в уверенности вбесконечно малом значении для страны думских дебатов. Во всяком случае, находившийся в гуще событий Петербургский комитет РСДРП(б) объяснял в своей листовке, что принципиальной разницы между правящей кликой и проектируемым правительством национального доверия не существует:

"Им (лидерам блока - И.К.,М.Л.) нужно министерство общественного доверия. Что оно может принести истерзанному народу? Взамен Штюрмеров - Милюковы, говорящие о спасении страны, но готовые вести ее на новые смерти, требуя новых и новых жертв... Замена одних убийц другими не заставит нас прекратить борьбу против обновленного правительства." [13]

Российской политической экстреме не нужна была парламентская, правовая Россия. Одни хотели "поставить на место" (а лучше вообще ликвидировать) Государственную Думу; другие полагали, что происходящее в российском парламенте принципиального значения не имеет и видели в нем, главным образом, инструмент обмана масс и укрепления режима.

Справедливости ради стоит заметить, что правительственный курс в отношении Думы давал серьезные основания для подобных выводов. Хотя в политике правительства сочетались две тенденции: одна - к сотрудничеству и взаимодействию с парламентом, другая - к конфронтации с ней, а последняя все же доминировала. Самодержавие крайне настороженно относилось к законодательной активности Думы, ожесточенно сопротивлялось истинным или мнимым поползновениям расширить ее права. Уже в период разработки законодательства о Думе российская бюрократия стремилась превратить ее в заведомо неполноправного участника законотворческой деятельности, программировала ситуацию, когда правительство и Дума окажутся в положении всадника и лошади. Первый направлял бы движение, тогда как второй предоставлялась бы "свобода" следовать в заданном направлении, преодолевая ямы и ухабы.

На правительственный курс оказывали влияние не только первоначальные установки, но и изменения в соотношении политических сил в стране. Прослеживается следующая закономерность: спад оппозиционных выступлений способствовал большей гибкости в отношении народного представительства. Причина этого видится не только в повышенной готовности к диалогу в такие периоды со стороны думских либералов. Правительство, оказываясь в экстемальных ситуациях, было чаще склонно прибегать к привычным жестким методам. Сила инерции направляла правительственную политику в сторону диктата, и требовались незаурядный ум и политическая воля, чтобы этой силе противостоять. Не случайно, только П.А. Столыпину удавалось длительное время обеспечивать вполне продуктивное взаимодействие с Думой (да и то, заметим в скобках, после перекройки избирательного закона 3 июня 1907 г.). Но и "русскому Бисмарку" иногда приходилось действовать в обход Думы, прибегая к чрезвычайно-указному законодательству.

Поэтому история российского парламента это история не столько взаимодействия, сколько конфронтации, в лучшем случае соперничества, с самодержавной властью. Опасения противников создания народного представительства полностью оправдались: оно стало конкурентом существовавшим властным структурам. В результате, конструктивного диалога Думы с самодержавием не получилось. Помимо прочего, этому способствовал и реальный политический опыт отечественного бюрократа и общественного деятеля: первый привык повелевать, а второй - сопротивляться. Говоря образно, каждый тянул одеяло на себя, а так как в поединках подобного рода прав оказывается всегда тот, у кого больше прав, правительство неизменно брало верх, а слишком уж строптивые Думы разгонялись.

В таких условиях политическое выживание самого института Государственной Думы зависело главным образом от поддержки общественного мнения. Его отношение к российскому парламенту было весьма неоднозначным. Намерение создать народное представительство с законодательными функциями встретило восторженный отклик. Манифест 17 октября был воспринят как символ начала новой эры, а Государственная Дума как ее олицетворение. Посему попытки самодержавия ограничить масштаб сделанных оппозиции уступок, выхолостить полномочия Думы вызывали крайне негативную реакцию в обществе. Конфронтация правительства с Думой в 1906-1907 гг. лишь подогрела симпатии к ней. Однако восторги по случаю рождения отечественного парламента быстро прошли. Стало очевидно, что Государственная Дума не является панацеей от общественных болезней. Слишком ограниченными были полномочия Думы, реальная отдача от ее деятельности оказалась невелика, к тому же она редко выступала единым фронтом, а споры между фракциями и отдельными депутатами резко снижали думский престиж. Стало нарастать раздражение по поводу депутатов, проедавших немалые деньги и занятых малопонятными препирательствами.

Первым тревожным звонком для парламентариев явилась реакция общества на Выборгское воззвание. Никакого отклика на призыв начать кампанию гражданского неповиновения не последовало. Не менее спокойно прореагировала страна и на события 3 июня 1907 г. Однако, едва ли стоит делать из этого вывод о равнодушии общественного мнения к самой Государственной Думе. И до, и после 3 июня при любом конфликте между правительством и представительными институтами сочувствие общества неизменно оказывалось на стороне последних. Даже вроде бы весьма далекте от думских дел фронтовики, и нижние чины, и офицеры живо интересовались событиями в Думе и откровенно ей симпатизировали. [14] Но от симпатий до активной поддержки было далеко, отношения между Думой и российским обществом сильно напоминали отношения между спортсменами и дисциплинированными болельщиками, которые, шумя на трибунах, никогда не выходят на поле или беговую дорожку.

Определенный вес этой аналогии (при всей ее условности) придает то обстоятельство, что как только противник Думы - самодержавие - перестало существовать, всякий интерес к ее деятельности растаял. Более того, резкий сдвиг влево в политике и общественном сознании, активизация социалистических партий, особенно большевиков и эсеров, за очень короткое время превратили Думу в некий атавизм.

Перерыв в ее заседаниях, объявленный с 27 февраля по апрель 1917 г. оказался бессрочным. Дума так и не смогла найти своего места в послефевральской политической реальности. После свержения монархии она ни разу не собиралась в полном составе, хотя регулярные заседания проводил Временный комитет Государственной Думы. Именно им и был сформирован первый состав Временного правительства. Правительство, в котором главную роль играли кадеты, скептически относилось к возобновлению заседаний Думы в ее прежнем составе, где представители партии народной свободы не обладали реальным влиянием. А.И. Гучков, единственный из членов правительства, настаивал на необходимости созыва Думы, полагая, что это в интересах самого же Временного правительства. А.И. Шингарев на подобные заявления военного министра однажды ответил: "Вы предлагаете созвать Государственную Думу потому, что вы недостаточно знаете ее состав. Если бы надо было отслужить молебен или панихиду, тогда стоило бы ее созвать, но на законодательную работу она не способна." [15]

Ощущая свою оторванность от событий в России, депутаты Думы пытались конституироваться в новом качестве. С 22 апреля 1917 г. стали проводиться частные совещания членов Государственной Думы. М.В. Родзянко, формулируя цель совещаний, подчеркнул, что от них ждут "указаний на то, как надо вести государственный корабль." [16] Очень скоро идея восстановления полномочий Государственой думы на этих совещаниях стала доминирующей. С присущей ему горячностью эту идею поддержал и В.М. Пуришкевич, предложивший 3 июня 1917 г. перебраться членам Думы в Новочеркасск под охрану донского казачества. [17] Этим заявление В.М. Пуришкевич намекал на то, что Дума лишилась даже своей резиденции в Петербурге: еще вечером 27 февраля зал заседаний Таврического дворца занял Совет рабочих депутатов.

Отношение Временного правительства к данным притязаниям разъяснил П.Н. Милюков. Выступая 18 июля перед думцами, бывший министр иностранных дел заявил:

"Нельзя оспаривать того, что Временное правительство не вмещается в рамки старых Основных законов, как не вмещается и вся революция. Несомненно, что уничтожение царской власти сделало большую брешь в Основных законах и соответственно этому сдвинуло некоторые части, остальные части государственного механизма... Несомненно, Дума, функционирующая с полными своими полномочиями, вощла бы в конфликт с Временным правительством, власть которого не только исполнительная, но и законодательная и даже учредительная. Вы ошибаетесь, думая, что Михаил Александрович передал свою власть Временному комитету, он передал эту власть или «полноту» этой власти, как он говорил, Временному правительству... До тех пор, пока Временное правительство существует, сильно, общепризнано, имеет всенародную поддержку, до тех пор, я думаю, Государственная Дума была права, сохраняя себя про запас, так сказать, на втором плане." [18]

Ни Временному правительству, ни большевикам Дума была не нужна. Не случайно, свою лепту в ее ликвидацию внесли и те и другие. 6 октября 1917 г. Временное правительство постановило распустить Государственную Думу в связи с подготовкой выборов в Учредительное собрание, а 18 декабря декрет СНК упразднил канцелярию Думы и ее Временного комитета. Российский парламент приказал долго жить.

Почему это произошло? Век российского парламентаризма оказался столь недолгим в силу целого комплекса причин: сыграли свою роль и трудности согласования различных социальных интересов, и жесткая линия правительства, не желавшего считаться с Думой, и давление политических экстремистов, и многое другое. Однако решающую роль, на наш взгляд, сыграло отсутствие активной поддержки представительных учреждений со стороны российского общества.

В парламенте оно видело не столько выразителя общественных интересов, сколько совокупность лоббистских группировок. К чести депутатского корпуса следует заметить, что он решал не только локальные вопросы и чаще всего сохранял приоритет общегосударственных проблем в деятельности Думы. К сожалению, это было скорее заслугой самих депутатов, чем их реакцией на определенный социальный заказ. Слишком противоречивыми были социальные интересы, слишком разорванным, фрагментированным было российское общество, чтобы сформировалась отчетливо выраженная общественная потребность в достижении национального согласия. Более того, с течением времени социальные противоречия лишь обострялись. Новые противоречия наслаивались на старые сословные, этнические, конфессиональные конфликты, а не заменяли их. Данная ситуация являлась следствием незавершенности процесса модернизации, ее, если так можно выразиться, анклавного характера. В стране быстро развивалась промышленность (объем промышленного производства за 1861-1913 гг. увеличился в 12,5 раз), но в экономике по-прежнему преобладало сельское хозяйство, в котором было занято три четверти трудоспособного населения. Россия оставалась страной неграмотных, среднее, а тем более высшее образование оставалось практически недоступным для основной массы населения.

Несмотря на все новации и потрясения, большинство подданных российского императора жила в сущности так же, как их отцы, а то и деды, в условиях типичных для традиционного общества с его аграрной экономикой, сословной структурой, социальным иммобилиэмом, культурной замкнутостью.

В России отсутствовала традиция цивилизованного политического поведения, компромиссного решения социальных и политических конфликтов. Надежды либералов, в особенности кадетов, что это может быть компенсировано сознательным отношением населения России к обретенным политическим свободам, были наивными. Невозможно в одночасье превратить запущенный пустырь в образцовую английскую лужайку. Чуть позднее, после Февраля 1917 г., это с горечью вынужден будет призвать В.А. Маклаков, который заявит, что "Россия оказалась недостойной той свободы, которую она завоевала", что "Россия получила в день революции больше свободы, чем она могла вместить..." [19]

В сознании значительной части общества господствовала идея грубой уравнительности и жесткого социального контроля. Обычно трактуемые как бессознательный социализм масс [20], эти представления по сути своей являлись продуктом традиционалистского стремления жить "как деды наши жили". Для общества с подобным менталитетом парламентаризм, опиравшийся на либеральные идеалы личной свободы, компромисса, прав меньшинства, был вещью абсолютно чуждой. Поэтому Дума поддерживалась лишь постольку, поскольку она противостояла ненавистной бюрократии.

К тому же разнообразие фракций в Думе позволяло каждому найти нечто близкое, получить моральное удовлетворение от того, что разделяемые тобой идеи озвучиваются с думской трибуны. Но как только самодержавие рухнуло, как только социалисты получили возможность беспрепятственной пропаганды своих идеалов, Государственная Дума лишилась и этой пассивной поддержки.

Нам представляется, что, вопреки распространенному мнению, в России начала XX в. политическая модернизация несколько опередила социально-экономическую. Новые идеи и институты использовались для выражения старых интересов. Откровенно экстремистская тактика Союза русского народа, ориентация на привлечение под свои знамена широких масс служили делу защиты вполне традиционных вещей: автократии, аграрной экономики, общины и т.д. На другом политическом полюсе грубо-уравнительные настроения значительной части населения нашли выражение в симпатиях к социалистическим партиям, официальные программы которых были созвучны рафинированному западноевропейскому социализму. Нечто похожее происходило и с Государственной Думой: социальные реальности оказались таковыми, что парламент - важнейший инструмент согласования общенациональных интересов в демократическом индустриальном обществе - тяготел к превращению в арену борьбы интересов сугубо партикуляристских.

Думское большинство пыталось (и во многих отношениях вполне успешно) противостоять этой тенденции. Но старания депутатов не встретили достойной поддержки в обществе. Нельзя сбрасывать со счета и влияние войны. Последняя оказала неоднозначное воздействие на судьбу российского парламентаризма. С одной стороны, война способствовала сближению позиций разнородных политических сил, росту числа сторонников парламентского пути для России, с другой - усилилось расхождение интересов различных социальных групп. Измученные тяготами войны низы требовали простых, радикальных решений. В качестве инструмента для их разработки и осуществления парламентские институты явно не годились.

Литература

1 См.: Политические партии. Сборник программ, существующих в России политических партии. М., 1906. С. 12, 29.

2 Там же. С. 43-45, 79-85.

3 Союз русского народа. По материалам следственной комиссии Временного правительства 1917 г. М. -Л.,1929. С. 411.

4 Русское знамя. 1913. 3 марта.

5 Речь. 1915. 16 августа.

6 Красный архив. 1933. Т. 2 (57). С. 84.

7 Дело. 1916. №5-6. С. 95.

8 Cм., например: Буржуазия накануне Февральской революции. М. -Л.,1927. С. 65-68.

9 См., например: Милюков П.Н. Воспоминания... Т. 2. С. 237-238; Родзянко М.В. Указ. соч. С. 186-195; Аврех А.Я. Распад третьеиюньскои системы... Гл. 2; Черменский Е.Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. М.,1976. С.204-214.

10 Русское знамя. 1915. 6 сентября.

11 Русское знамя. 1916. 23 ноября.

12 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 27. С. 26.

13 Листовки петербургских большевиков. 1907-1917. Л.,1939. Т. 2. С. 234.

14 Об этом, в частности, свидетельствуют сводки наблюдении о настроениях в армии в начале 1917 г. См.: Былое. 1918. №1. С. 151-156.

15 См.: Александр Иванович Гучков рассказывает // Вопросы истории. 1991. №12. С. 172.

16 Буржуазия и помещики в 1917 г.: Частные совещания членов Государственной думы. М. -Л., 1932. С. IV.

17 Там же. С. 127-128.

18 Там же. С. 224.

19 Там же. С. 16-17.

20 Мнение о бессознательном социализме масс разделял даже такой высокопоставленный сановник, как П.Н.Дурново. См.: Тарле Е.В. Германская ориентация и П.Н. Дурново в 1914 г. // Былое. 1922. №19. С. 171-175.